Соискупитель

– Это что, филиал Кащенко?

– Для иудеев мы соблазн, а для эллинов – безумцы!

– Какие эллины? Сейчас двадцать первый век идёт!

– Точно. Но Он-то вчера и сегодня и вовеки тот же!

– Да, правду говорят: большая учёность доводит до сумасшествия!

– Хотел бы я, друг мой, чтобы не только ты, но и все, слушающие меня, сделались такими же, как я, кроме этих греховных уз!

 Странная вера это Православие! Ставит в пример разбойника и блудницу. Мол, подражай им и спасёшься! На праведность им наплевать, насоздают правил, а потом хвалятся друг перед другом, кто больше нарушил! Один сало в пост поел, другой пощёчину епископу дал, третий мать родную прогнал. Групповых самоубийц, и тех умудрились прославить! Сумасшедших у них назначают профессорами! Святые соревнуются, кто из них грешнее! Как же им доверять после этого?

– Но что мне всё-таки делать? – почти что с вызовом спросил Иванов ортодокса.

– Раздай всё, и иди за Ним!

– Но у меня же нет ничего!

– А ты Ему жизнь свою отдай! Как говорится, глаз за глаз, зуб за зуб! Он тебе Свою, а ты взамен свою! Всё по-честному!

– Что же мне, на кресте себя распять, что ли?

– Ну, можно и так сказать. Ты слушай, что Он тебе говорит, и пробуй исполнять! Тогда поймёшь, кто ты есть на самом деле. А там и до выздоровления недалеко!

– И кто же я, по-вашему, такой?

– Ты – мертвец, конечно! Как и я, впрочем.

– Вы ещё и обзываться? – вконец обиделся Иванов.

– Я просто факт констатирую. Но не бойся, не всё ещё потеряно! Уж поверь мне, кто-кто, а Он точно умеет воскрешать! Вот тебе мой совет – для начала попроси у Него прощения!

*  *  *

Может быть, кто-нибудь скажет, что просить прощения у незнакомого человека, стоящего за дверью – глупо. Иванов тоже так считал. Он долго бегал из угла в угол, не решаясь это сделать. Он даже рассердился на себя за свои сомнения. Но наконец решил, что лучше покончить со всей этой ерундой раз и навсегда. Зачем придавать такую важность какой-то мелочи, нагонять вокруг мистический туман? Так ещё, глядишь, недолго во всё это поверить. Голоса какие-нибудь слышать начнёшь, а потом станешь таким же, как этот чокнутый профессор. Ведь так просто подойти к двери и сказать: «Эй, ты там, слышишь меня? Прости, что ли!» И всё! Можно с чистой совестью ложиться спать. С суевериями покончено навсегда!

Голосов Иванов не услышал. Всё как-то вдруг вырвалось из-под его контроля. Он – маленький мальчик, который провинился и пришёл к отцу на колени просить прощения. Сын заглядывает в доброе лицо Отца с надеждой, что тот накажет – отшлёпает ремнём или поставит в угол, но Отец смотрит с жалостью и любовью и… прощает. Это самое жестокое наказание: оно отнимает всякую надежду, ранит в обнажённое сердце и не даёт забыть. «Как жить дальше с этим прощением? Я уничтожен, я Твой раб навеки, Ты убил меня моей же рукой! Зачем? Что я Тебе сделал? Наверное, то же чувствовала евангельская блудница, которую Ты не дал побить камнями. Я вижу, как она ночью рвёт на себе волосы и умоляет Тебя отпустить её на свободу, но Ты крепко держишь её в своих объятиях. Теперь она уже не может больше жить без Тебя, без того, чтобы не чувствовать каждую секунду Твоего прощения! Оно, как солёная вода, которой не напиваешься, а только всё больше и больше растравляешь свою жажду! Когда наконец прекратится эта пытка? Я не могу вместить в себя Твоего прощения, неужели Ты не видишь этого? Прости же меня!!!»

Что-то надорвалось внутри Иванова. Порвалась какая-то невидимая нить, которая связывала его с тем, что столько лет было для него незыблемой твердыней. Кирпичик выпал из плотины, и вода стала постепенно заполнять собой пустой резервуар. «Но сможет ли она наполнить весь бездонный сосуд моей души? А вдруг нет, что тогда? Всё утечёт в пустоту, и я опять останусь один на один с самим собой! Быть мёртвым – легко, оживать – больно! Если окоченевшую от холода руку поднести к огню, боль будет нестерпимой. Кто даст мне силу выдержать эту пытку жизнью? Я не подвижник, не мученик, я обыкновенный слабый человек, и я не хочу страдать! Я не готов жертвовать собой ради кого-то, кто стоит за дверью и строит мне глазки! Может быть, Он хочет мне добра, может, Он даже любит меня, но Он мне чужой, я не хочу знать Его. А Он велит мне стать частью Его тела! Не унизительно ли это, быть членом чьего-то чужого организма? Я и так уже отдал на растерзание Тебе свой ум и волю, но Тебе этого мало! «Сыне, – говоришь Ты, – дай мне сердце твоё, а всё прочее Я Сам приложу тебе!» Вот уж, поистине, колоссальный аппетит! Да ведь если я отдам Тебе своё сердце, что останется мне самому? Зачем мне тогда будут нужны Твои подачки? Лучше отвяжись от меня по-хорошему, а не то я… Я возьму и убью Тебя! Да, вот именно. Пойду, приму Тебя в себя, а затем безжалостно уничтожу Тебя в себе, оскверню Твой образ, растопчу ногами Твой Дух! Ты Сам дал людям такую власть над Собой, так берегись же теперь, Бог!»

*  *  *