Соитие

Название «По обе стороны оргазма» перекликается с названием работы Ницше «По ту сторону добра и зла». А может быть, с «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейда. Перекличка эта не случайна — Армалинский выдвигает свои определения добра и зла, и границей между ними называет оргазм. Если Ницше отвергает добро и зло и пытается подняться над ними, то Армалинский принимает их как неразрывный конгломерат, где добро превращается в зло, а зло — в добро. То состояние, что по одну сторону оргазма, превращается в состояние по другую сторону его, и наоборот.

Скоротечность любви и её возрождение из пепла страсти — эти превращения всецело занимают Армалинского:

Но как только истекает мой сок,
истекает у любви нашей срок.

или:

Мечте не пережить оргазма,
но возродиться ей дано.
она лишь крепче раз от раза,
как долгожданное вино.

От каждой смерти оправляясь,
она становится сильней.
И я уже не испугаюсь
конца, идущего за ней.

Идеальное состояние — это одновременное воспоминание о только что отведанном оргазме и предвкушение нового. То есть состояние, когда и волки сыты, и овцы целы. Это два состояния — страсти и мудрости, которые исключают друг друга, но которыми Армалинский жаждет обладать одновременно.

Постановка заведомо недостижимой цели, то есть попытка достижения совершенства, является традиционной целью таланта, его мыслительных усилий, что направлены на постижение мира. Одно из отличий между людьми обыкновенными и людьми талантливыми состоит в том, что обыкновенные люди смиряются с несовершенным и бесследно исчезают с лица Земли, а талантливые люди проводят свою жизнь в поисках совершенства и в результате этого обретают бессмертие.

Почему Армалинский избрал оргазм, как центр его поэтической вселенной?

Оргазм божественен потому, что лишает нас контроля над собой, то есть лишает нас всякого выбора, приводит нас в то состояние, когда, мы не знаем себя, а только Бога. Мы только тогда и счастливы, когда забываем себя. Только во время оргазма мы поистине свободны от навязчивого присутствия государства.

В стране оргазма населенья нет,
там только есть мгновенные туристы,
и на любой вопрос в неё плывет ответ
ведь там запрятана у правды пристань.

Оргазм хранят в тиши, в тепле, впотьмах,
пытаясь оградить его от дел священных,
пусть голые тела в картинах и стихах,
пусть в музыке развратные крещёндо

но только пусть рабочий на посту
несёт достойно трудовую вахту.
А он мечтает: «Вахту донесу,
приду домой, поддам и бабу трахну».

Оргазм для Армалинского — это тотальное знание, а также и причина всех вещей.

Придет оргазм и всё расскажет
и ничего не утаит.

Но желание возвращается, порабощая нас, так что оргазм — это лишь временное разрешение проблемы желания. И с желанием приходит одиночество. Никто не лжет, если говорит о своем одиночестве. В том числе и Армалинский:

Пора привыкнуть к одиночеству,
но не привыкнуть.
«Скажите, Бог, как вас по отчеству?»
не смеет пикнуть.

«Скажите Бог, зачем вы сделали
меня всевышним?»
У ней на вкус проверил, спелы ли
соски, как вишни.

Я у тебя такого малого
прошу, о Боже
рта, белозубого и алого
на нежной роже,

чтоб с этой бабой спать бы вместе нам
и сделать сына.
Мне отказав в таком естественном,
тебе не стыдно?

Уж коль ты пренебрег горением
страстей палёных,
ты б занимался сотворением
камней холодных.

Позиция Армалинского богохульна и святотатственна, если воспринимать её с точки зрения христианства. Однако он вовсе не атеист, он просто нашёл для себя другого Бога, а вернее Богиню, и в пределах своей религии он весьма ортодоксален.

Утверждение же, что христианство есть единственно верная религия, становится в настоящее время так же непродуктивно, как и утверждение, что марксизм-ленинизм есть единственно верное учение. Прошли те времена, когда христианство гарантировало ад всем, кто не следовал его вероучению.