Союз будет жить

– Фам плафта интелесно, или фы так шутите? – прошепелявил я. Осколки зубов во рту были острыми и здорово царапали язык.

Пятый день я лежал в больнице и только сегодня, наконец, пришёл в себя окончательно. До этого были какие-то просветления на несколько минут, не более. Мне было очень хреново, очень. Все тело очень сильно болело и ныло, как будто я весь, целиком, превратился в больной зуб. Ощущения – не описать.

– Почему же шучу? – удивился спрашивающий. Это был средних лет мужчина, гладко выбритый, аж до синевы. Тёмные глаза смотрели на меня, заглядывая внутрь, словно рентген. – Мне сообщили, что вы пришли в себя и минут десять здорово ругались, вот я и поспешил узнать, как у вас дела.

– Тела? Фы шмеётешь? – блин, из-за поломанных зубов, говорю, как бомж какой-то, пипец. – Токтор… Што шо мной? Пошему фсе так шильно полит?

– Э-э, дружище, тебе здорово досталось, но все же лучше, чем твоему другу… – последние слова врач буквально проглотил, видно, не хотел вообще говорить, но ляпнул.

– Што с Алекшеем?

– Мы сделали, что смогли, травмы были очень серьёзными, увы, но он скончался.

– Шелт! На слушпе уше шнают?

– А где вы служите? – заинтересовался врач.

– А што, токументы не фители?

– Да вы оба чуть не голыми поступили, какие документы?

– Фот тельмо! – выругался я. – Шнашит и пиштолет…

– Молодой человек, какие документы, какой пистолет, – всерьёз возбудился доктор, было видно, что дело принимает серьёзный оборот.

– Шообщите в ККП, шкашите, што шконшался лейтенант Шмилноф. Шлошно!

– Вот этого мне ещё не хватало! Так вы из Комитета госбезопасности!? Господи, что же теперь будет! Мы ведь действительно сделали все, что могли, вас очень поздно доставили, вы сами-то чудом, не иначе, остались живым. Мы сделали вам три операции… Да что же я, нужно же скорее сообщить!

Врач стартанул так, словно на олимпийских соревнованиях, разве что без пробуксовки сорвался. Да уж, ему сейчас будет не легче, чем мне, затаскают. Тут ещё свежи в памяти «дело врачей» и прочие, да уж, переполох будет знатным. А, пофиг, Лёшку жалко, хоть мы и не очень общались, да и знали друг друга мало, но, чёрт возьми, он ещё один человек, пострадавший из-за меня. Это уже рок какой-то. Сколько людей уже погибло рядом со мной? Я тут все думаю, как мне спасти побольше, а гибнут другие, которые, возможно, должны были прожить долгую и счастливую жизнь! Сливал маньяков, предупреждал о катастрофах, сколько я всего сообщил… А другие люди гибнут… Неправильно это, все как-то неправильно.

На душе было очень тревожно и хмуро. Болело все тело, но голова сильнее, просто разрывалась на куски. Я уже подвывать начал, когда в палате появилось большое количество людей.

– Ох! – услышал я возглас и скосил глаза. Больше ничего не мог, голова, видимо, была зафиксирована и не поворачивались. – Да что ж такое-то?

Это Семичастный, реакция бурная. Переживает всерьёз, лицо как мел.

– Сашка, господи, ты как? – он наклонился ко мне.

– Шешно? – я разглядел глаза председателя КГБ, в них слёзы стояли. Представляю, на что я сейчас похож. Что-то комсомолец Ефимыч стал Бога часто вспоминать. – Хенофо.

– Я этих бл**ей из-под земли достану! Суки, свободы им не хватает, демократии? Тридцать седьмой год вам будет, а не свобода! – разразился Семичастный такой тирадой, что мне как-то даже жутко стало. – Распоясались, это уже ни в какие ворота! Центр столицы, убивают сотрудника КГБ и едва не убивают гражданского…

– Володя, остынь, не время, – Шелепин тоже тут, надо же, друзья вместе прибежали, как будто нет более важных дел. Представляю реакцию врачей, глава Союза и председатель КГБ разом в их больнице.

– Нет, Саша, это, прости, уже перебор. Что это такое? Откуда вылезли эти гниды? Я всегда говорил, излишняя либеральность нас погубит. Только жёсткость, я все больше понимаю Сталина с его репрессиями. Как тут иначе? Не хотят люди жить спокойно и дружно, не хотят! Я изменю это, слышишь, Саша, изменю! Попробуй только не поддержи на пленуме!

– Та хфатит фам, моим шоопшили? – прервал я ругань моих благодетелей.

– Ещё не успели… Саш, даже не знаю, как это сделать, если честно, – ответил Шелепин. Семичастный молчал.

– Я не шфонил нешколко тней, Катя ш ума шхотит. Шкашите, што шанят, пошфоню пошше.

– Да она сюда сразу помчится, если мы такое скажем, всех на уши поставит! – отозвался председатель.

– Нет, у нее Фанька, нелшя, – тьфу, блин, язык сломаешь так говорить.

– Может, подождать несколько дней, все равно уже давно не выходил на связь, а позже сам позвонишь? – предложил председатель.

– Нет, – чуть качнул я головой, – ишпукаеся, нелшя.

– Ладно, я позвоню, скажу, что срочно улетел в командировку, просил сообщить, а я не смог сразу, – на этот раз, своё предложение по выходу из сложившегося положения озвучил Шелепин.

– Латно, – понял я, что все это не то, Катя уже, наверное, там бесится, и ещё пара дней ничего не решит, – яшык шашифет и шам пошфоню.

– Саша-Саша, ну как тебя тянет ко всяким неприятностям, а? – покачал головой Семичастный.