Союз еврейских полисменов

Страна Вайнрайхов по природе своей – ностальгическая земля фантазий, кукольный театр с миниатюрными декорациями и мебелью, которую можно расставлять то так, то этак, с разрисованными задниками, на которых мельком разглядишь мерцающие контуры еврейской Охавы, а все горести и печали ее скрыты за сценой, спрятаны в механизмах на хорах, запечатаны под люками в половицах. Но печаль подкарауливает на каждой миле этого, иного пути, куда заманивают нас Вайнрайхи, возможно заманивают без всякого умысла, но во всех ужасных подробностях, которых требует серия «Скажите это…». Печаль водяными знаками проступает сквозь каждую открытку, марку, паспорт, она – привкус каждого блюда, тяжесть каждого чемодана. Ночь напролет завывает она в трубах старых гостиниц. Вайнрайхи возвращают нас домой, в «старую страну». В Европу.

В этой Европе миллионы неубитых евреев произвели на свет детей, и внуков, и правнуков, и прапраправнуков. Там по-прежнему остаются целые деревни, где говорят на идише, а в городах полным-полно тех, для кого идиш – язык кухни и семьи, театра, поэзии, школы. Удивительно, как много среди них моих родственников. Я могу поехать к ним в гости, как американские ирландцы навещают кузенов в каком-нибудь Голуэе или Корке, спать на их странных кроватях, есть их странную пищу и выглядеть точь-в-точь как они. Наверное, кто-то из кузенов сводит меня в тот дом, где родился отец моей матери, или в школу в Вильне, куда дед моего деда ходил вместе с мальчиком Аврамом Каганом[87]. Что до моей родни, то хотя они, без сомнения, худо-бедно изъясняются по-английски, мне обязательно захочется ввернуть пару-тройку подходящих фраз на идише, по большей части чтобы восстановить и упрочить истончившуюся связь между нами. В этом мире, в отличие от нашего, идиш – не жестянка, подвешенная на проволоке, на другом конце которой второй жестянки нет и в помине. Здесь, несмотря на то что вполне обошелся бы и без них, я буду признателен Вайнрайхам за их труд. Кто знает, может, в какой-то глухой польской глубинке я буду вынужден посетить стоматолога, которому прокричу, отыскав нужный номер (1447): «Eer TOOT meer VAY!»[88]

На что похожа такая Европа, населенная двадцатью пятью, тридцатью, а то и тридцатью пятью миллионами евреев? Терпят ли их, презирают ли, игнорируют, а может, они совершенно неотличимы от прочих современных европейцев? На что похож мир, который никогда не нуждался в образовании Израиля, этой твердой песчинки в шарнире, соединяющем Африку и Азию?

Каково это – брать начало из земли, из мира, из культуры, которой больше не существует, из языка, который может умереть уже в этом поколении? Что за фраза мне понадобилась бы, чтобы обратиться к миллионам нерожденных призраков, к которым принадлежу и я?

И что мне теперь делать с этой книгой?