Союз и Довлатов (подробно и приблизительно)

Написав о «заплетающемся языке» героев «Провинциальной истории», Соловьев закономерно переходит к языку их создателя. И здесь все нехорошо: отрывисто, краткие фразы, попытки отыскать внешнюю выразительность. В конце текста автор ожидаемо хвалит редакцию за «требовательный и чуткий подход» к современной прозе.

Я думаю, что многие читатели отметили – повесть Дмитрия Притулы в каких-то содержательных и стилистических моментах пересекается с прозой Довлатова. «Звон бокалов», неустроенность героев, порицаемая отрывистость и почему-то осуждаемая внешняя выразительность. Есть и другие параллели между писательскими судьбами Притулы и Довлатова, выходящие за пределы публикации в «Авроре». Притулу – врача по образованию, после окончания института призвали в армию. Армейская среда стала источником написания первой его повести – «Конец комбата Лужина», ставшей предметом персонального разбирательства. Как видим, сходство с историей довлатовской «Зоны» очевидно.

Кстати, разгромный отзыв Соловьева не стал фатальным для прозаика Дмитрия Иосифовича Притулы. Он продолжал печататься в толстых журналах. В 1976 году выходит первая его книга «След облака». В 1978 году он получает писательский билет. Всего как советский писатель он издал пять книг. В одну из них он включает «Провинциальную историю», которая спокойно прошла издательскую редактуру. В 1984 году по сценарию Притулы сняли художественный фильм «Жил-был доктор». Как тогда говорили: крепкий, состоявшийся автор. Никто из редакции «Авроры» не пострадал из-за напечатанной повести. Все понимали, что критика носит несколько формальный характер. При должном развороте пера критик мог отобрать призовой абзац у той же Галины Галаховой, упрекнув ее в мелодраматизме, то есть в попытке потрафить невзыскательному литературному вкусу. Наезд на повесть Притулы – следование принципу 75 %. Это доля удачных, ярких публикаций. Последняя четверть – повод задуматься, сделать выводы, исправить допущенные ошибки.

Советская критика того времени вообще избегала слишком «пристрастных оценок», считая их признаком 1920-х – начала 1930-х годов, когда литературная жизнь кипела, шла борьба различных писательских групп и объединений. Конечно, присутствовала и «жесткая критика», которая заказывалась сверху, но она имела косвенное отношение к искусству. Так наказывались крупные идеологические проступки писателей. Но это был особый жанр, в котором работали особые авторы. Написанные самостоятельно персональные «разгромные» статьи не приветствовались. Так, в 1979 году в журнале «Москва» появилась статья Владимира Бушина «Кушайте, друзья мои», посвященная исторической прозе Булата Окуджавы. Критик в ней не касался политических вопросов, говоря о печальных последствиях поиска автором «Бедного Авросимова» и «Путешествия дилетантов» «внешней выразительности». Бушин просто страницами выписывает особо удачные места из романов. «За окнами брезжили сумерки», «ворона кричала нечленораздельное», «постепенно ударило четыре», «чудо падения от взлета в бездну», «в доме происходил какой-то озноб». Стилистические красоты гармонично сочетались со знанием истории, которое со всей осторожностью можно определить как поверхностное. Статья Бушина вызвала огромный интерес. Ее читали, обсуждали, хвалили и ругали, что для критической статьи нормально и желательно. В итоге следующая литературно-критическая публикация Бушина увидела свет в 1986 году. Незримая конвенция предписывала воздерживаться от субъективизма, демонстрируя взвешенность оценок, использовать риторические смягчающие приемы: «но в то же время», «с другой стороны», «наряду с удачными страницами».

По поводу своих журнальных мытарств Довлатов в середине восьмидесятых написал эссе «Как издаваться на Западе?».

Я начал писать рассказы в шестидесятом году. В самый разгар хрущевской оттепели. Многие люди печатались тогда в советских журналах. Издавали прогрессивные книжки. Это было модно.

Я мечтал опубликоваться в журнале «Юность». Или в «Новом мире». Или, на худой конец, – в «Авроре». Короче, я мечтал опубликоваться где угодно.

Я завалил редакции своими произведениями. И получил не менее ста отказов.

Это было странно.

Я не был мятежным автором. Не интересовался политикой. Не допускал в своих писаниях чрезмерного эротизма. Не затрагивал еврейской проблемы.

Елена Клепикова в книге «Быть Сергеем Довлатовым» также процитировала «Как издаваться на Западе?». С небольшим пропуском. Можно назвать это дружеской цензурой. Читаем: