Союз молодых

В эту ночь в огромном хозяйском шатре после ужина собралось совещание. По обычаю племени собрались все взрослые мужчины, носители копья и ружья. Молодые имели тоже голос.

— Ваип, скажи, — потребовали юноши у самого задорного стрелка. По обычаю младшие всегда начинали и в битве и в совете.

Ваип вышел вперед, опираясь на посох. Посох был вместо ружья, ибо с ружьями ходить на совет воспрещалось.

— Я допою свою песню, — сказал он просто. И начал все тот же напев, что недавно при встрече отряда. Он, собственно, не пел, а говорил нараспев старую любимую былину.

Якунин худоубивающий, в белоблестящем панцыре, шагает, как белая чайка.
Отчего худоубивающий?
Оттого: — чукотских мужчин пополам разрубает железным топором.
Женщин разрывает надвое, как сушеную рыбу…
Пришел к русскому царю.
Привез трое саней, груженых чукотскими шапками.
— Всех детей Беломорской Жены перебил я.
— Не верь, Якунин!.
— Еще много остроклювых пташек прячется на тундре в осоке…
Вышел Якунин вперед. Машет копьем.
Прыгает высоко, как вершина дерева.
Железный котел на его голове, две дыры вместо глаз.
Мальчик Кеургин выстрелил стрелкой из китового уса.
Попал ему в глаз.
О ты, худоубивающий! У нас нет топоров из железа.
Но на малом огне, как рыбу, изжарим тебя…
Стукнули Якунина дубиной по железному горшку.

И воины в панцырях вышли вперед и топнули ногой в свирепом восхищении и тряхнули железными юбками.

— Что скажете, люди? — спросил негромко Кека.

Но для ответа певцу вышел высокий Лилет. Он был вдвое старше задорного Ваипа, и на верхней губе его чернела полоска усов, признак совершенной зрелости, умственной, телесной, семейной и хозяйственной. Он был, одним словам, «сам с усам».

Он поглядел с полупрезрением на молодого певуна, но вместо речей и доказательств ответил и сам другим речитативом. То была песня о братстве, спетая впервые тундренными удальцами тоже давно, но гораздо позднее Павлуцкого. Ибо с этой песней чукчи помирились и даже побратались с казаками и начали обильную и соблазнительную торговлю.

Кто напоит меня чаем душистым и крепким,
до-сыта накурит пахучим и черным табаком,
жидкого пламени выпить мне даст, рождая веселье?
Это мой милый земляк, русский двоюродный брат.

Эту песню пропели чукотские воины в 1789 году исправнику Баннеру на первой чукотской ярмарке, снова испробовав русских товаров после полувекового перерыва. Теперь тоже был перерыв и не было табаку.

И дядя Ваипа, Кеуль, широкий и черный, как медведь, зажмурился сладко и даже простонал:

— Табачок!.. о, табачная горечь, сладкая, как сахар!..

— Люди, решайте, — напомнил собранию Кека.

И Чанто, почтенный хозяин соседнего стойбища, покачал головой и изрек:

— Спокойных не троньте. Сели в соседях, так пусть и сидят.

VI

Счастливую неделю провели «худоубивающие» пришельцы в своем вольном лагере по соседству с чукчами. Лучшего лакомого мяса было вдоволь. Даже усталые собаки отдохнули и разъелись. Русские олени паслись на моховище, вместе с чукотскими стадами. С утра до вечера шла бойкая торговля. Чукчи привозили готовую одежду, пышную и черную, дорогие меха, и продавали их за бесценок. Они вытащили из мешков даже драгоценнейшие товары — патоку в бутылках и конфекты, перекупленные через несколько рук от американских торговцев в Беринговом проливе. Жевательный табак американский встретился с курительным русским. Жгучий корабельный ром — с охотским самогоном, вонючим и сногсшибательным.

Еще одно удобство. Чукотские женщины были красивы и рослы и, по старому обычаю, чужеземцы получали права гостеприимства на-ряду с приезжими чукотскими соседями из более далеких стойбищ. К концу недели каждый солдат и денщик имел своего особого дружка с женой или сестрой, и при этом дружке он состоял на правах официального друга дома.

Ламуты и ламутки отошли на задний план. К ним чукчи отнеслись с пренебрежением и плохо их кормили. И главная обида — их не приглашали на попойки. Они замолчали и надулись, и на шестое утро Карпатый и Михаев обнаружили, что ламуты ушли совсем своим скарбом и немногими оленями. Авилов обругал их трехэтажным словом и велел посмотреть ламутскую дорогу. Они ушли на северо-запад к реке Колыме, опережая «худоубивающих» на будущем пути.