Союз нерушимый…

– Да-а, – протянул я, когда увидел труп Вьюнова, лежавший на сверкающей металлической каталке. Проблема была в голове, верней в том, что её верхняя половина отсутствовала. Выше нижней челюсти ничего не было, да и сама она с частью шеи представляла собой кусок угля.

– Он ведь был там, – посмотрел я на отчёт патологоанатома. – Я имею в виду в гостинице, – радиоактивность тела указывала на это очень недвусмысленно. Армейские ботинки с заражённой пылью и чёрная одежда, найденные в квартире, – тоже. Маску не нашли, но её можно было выбросить по дороге или банально потерять.

– Да, это совершенно точно, – сказал стоявший рядом со мной судмедэксперт Филипп Глебыч. Маленький, с серенькими усами и огромными залысинами, в огромных старомодных очках с толстыми линзами и роговой оправой. Они вкупе с немигающим взглядом и манерой говорить – тихо, нудно – делали его похожим на серийного убийцу. – Судя по всему, наш стрелок – он.

– А вот выводы за меня не делай, – недовольно проворчал я, задумчиво глядя на тело. – Кто знает, может быть, всё это – просто совпадения. А ты меня с толку собьёшь.

Глебыч пожал плечами:

– Как угодно.

Видимо, он обиделся.

Первым делом после приезда на Лубянку Палыч вызвал меня в свой кабинет и жестоко надругался, но, скорей, не по злобе душевной, а просто из любви к искусству. Из словесного потока, почти полностью состоявшего из эпитетов, удалось уловить, что единственный подозреваемый отдал концы, отчего святому человеку, не щадящему живота своего на ниве борьбы с преступными элементами, устроили разнос люди столь высоко сидящие, что мне даже представить сложно.

– Этой ночью я познал такие виды любви, которые тебе и не снились, – сказал он и подытожил: – Если не хочешь, чтобы я и тебя научил, дай мне результат, который можно предоставить этим ссыкунам из Совета.

– А ты не думал, что это какие-то разборки ведомств и нам лезть не стоит? – такое, к сожалению, тоже случалось.

– Думал, – кивнул начальник. – Но это не отменяет того, что у нас один мёртвый депутат и двести сорок девять живых, которые меня терзают, как демоны в аду.

– Ну мёртвый, ну и что? – я развёл руками. – Тоже мне большие шишки, кто их вообще считает?

– Ты мне эту антисоветчину брось, – вполголоса пробурчал шеф. – Совет – это наше всё. Демократия и прочее такое.

– Ладно, допустим, – согласился я. – Но что мне делать-то, Пал Палыч? Оживить его?

– Спасти меня от острых анальных болей, – Палыч указал на дверь. – Либо сам будешь от них страдать. Иди и работай.

Мне ничего не оставалось, кроме как, собственно, пойти. В морг, к обезглавленному телу главного подозреваемого. Работать в субботу ужасно не хотелось, хотелось только спать, поэтому углубляться в дело я не собирался. Раз уж Палыч хочет отмазку для депутатов – он её получит.

Я несколько раз внимательно осмотрел труп, снова прошерстил файлы с информацией по делу и пришёл к выводу, что, по сути, его вообще можно было закрыть хоть сейчас: составить пару бумажек, свалить всю вину на палачей из дознания и идти домой пить коньяк.

К мотиву не придраться, улик завались, даже дочь показала на допросе, что папка куда-то посреди ночи уходил. Идеальное для раскрытия преступление – готовая «палка».

Однако мне не давало покоя то, что сам Вьюнов упорно держался своей позиции: лёг спать, и всё тут. И, судя по записи дознания, которую я, сдерживая тошноту, просмотрел полностью, держался искренне. Даже смог обмануть детектор лжи. Это было очень странно. Ещё более странной была его смерть: когда удалось выбить санкцию на прямое подключение к мозгу и начать процедуру, все его боевые имплантаты, которые должны были отключить при демобилизации, ввели в действие протокол «Плен» и уничтожили носителя.

Что давало мне рассмотрение этих зацепок? Только потерянный выходной и острые боли, как завещал Палыч.

Да, можно было найти другого подозреваемого, благо «воронки» свезли на Лубянку кучу народу. Камеры ломились от снайперов-инвалидов, которые наверняка получили увлекательную возможность вспомнить былые подвиги в хорошей компании. Но никто из них так и не смог показать ничего внятного: почти все имели железное алиби, а у одного-единственного вместо алиби был такой процент алкоголя в крови, что он не попал бы даже струёй в унитаз, не то что в голову депутата за несколько километров. Плюс – он не «светился». Так что немногие ниточки, которые позволяли раскрыть дело, сходились в одну точку. Сюда, в морг Лубянки, на блестящий стол, к снайперу без головы.

Я прикинул, что можно написать в рапорте для Палыча, которым он будет прикрываться от Совета и собственного высокого начальства. Да, история про переусердствовавших дознавателей вполне вписывалась в общепринятую практику.

– Можешь убирать, – сказал я, выходя, усатому седому санитару, сидевшему за столом и заполнявшему какой-то потрёпанный журнал. Тот кивнул, но даже не встал – видимо, решил сначала разобраться с делами.