Какое-то время оба молча жевали. Лена подняла глаза: он смотрел в свою миску. Неужели деда раздражает ее присутствие? Он любит завтракать один? Или его огорчает, что она толком не говорит по-гречески?
Он положил себе в миску еще хлопьев. Дед был очень сухощавым и жилистым, но при этом обладал отменным аппетитом. Это было уморительно. Глядя на деда, она узнавала свои черты, например нос. У всех членов семьи был знаменитый нос Калигарисов: у отца, тети, Эффи. Внушительный нос придавал колорит и их характеру. Конечно, у мамы совершенно другой нос — нос Патмосов, но и он тоже достаточно примечателен.
Нос Лены был маленький и тонкий. Ей всегда хотелось знать, от кого же он ей достался, но сейчас она поняла — от деда. Значит, именно у нее истинный нос Калигарисов? Когда Лена была маленькой, она втайне мечтала о большом, как у всех членов семьи, носе. Теперь же, поняв, от кого она унаследовала свой собственный, слегка утешилась.
Девочка заставила себя отвести взгляд от дедушки. Он явно чувствовал себя неуютно. Невежливо было с ее стороны сидеть здесь, пялиться на него и молчать.
— Я хочу порисовать сегодня, — сказала она, поясняя сказанное жестами.
Казалось, деда оторвали от приятных размышлений над миской. Он поднял брови и задумчиво кивнул. Интересно, понял ли он хоть слово из того, что она сказала?
— Я хочу пойти в Аммоуди. Туда можно спуститься только по лестнице?
Дедушка немного подумал и кивнул. Она могла поклясться, что он не прочь вернуться к своим раздумьям над миской с рисовыми хлопьями. Что, он так устал от нее? Она ему надоела?
— Ладно. Пока. Хорошего дня, дедуля.
Лена поднялась наверх и упаковала этюдник с таким чувством, будто она превратилась в Эффи и только что позавтракала в обществе старшей сестры. То есть сама с собой.
Лена надела бриджи и белую гофрированную льняную рубашку. Перекинула через плечо рюкзак с этюдником и раскладным мольбертом.
Она вышла из комнаты, когда с парадного входа в дом вошел Костас с целым подносом только что испеченных его бабушкой пирожных. Валия обняла юношу, поцеловала и поблагодарила на греческом так быстро, что Лена не поняла почти ни слова.
Заметив внучку и поймав ее взгляд, бабушка немедленно пригласила Костаса в дом.
Лена, пожалев, что Эффи еще спит, направилась к двери.
— Лена, присядь, попробуй пирожное, — предложила бабушка.
— Я хочу порисовать. Надо спешить, пока солнце невысоко и тени не исчезли, — объяснила Лена.
Вообще-то сегодня она собиралась начать новый этюд, и было не важно, как падают тени.
Костас тоже направился к двери:
— У меня много работы, Валия. Я уже и так опоздал.
Бабушка не настаивала, утешившись тем, что они пойдут вместе. Когда Лена проходила мимо, бабушка подмигнула.
— Он хороший мальчик, — шепнула она на ухо внучке. По-видимому, в ее устах это была высшая похвала.
— Ты любишь рисовать, — как-то торжественно произнес Костас, очутившись на солнце.
— Точно, — сказала Лена. — Особенно здесь. — Она и сама не знала, зачем добавила эти слова.
— Да, здесь красиво, — произнес Костас, задумчиво вглядываясь в блестящую водную гладь. — Но мне трудно об этом судить. Ведь я больше нигде не был.
Лена почувствовала, что ему очень хочется поговорить. Она не возражала, но в окно за ними следила бабушка.
— Тебе в какую сторону? — спросила Лена, решив избавиться от Костаса.
Он искоса взглянул на Дену, по-видимому, пытаясь отгадать, какой ответ подойдет. Но ответил честно:
— Вниз. К кузнице.
Избавиться оказалось достаточно просто.
— А мне вверх. Собираюсь сегодня порисовать окрестности.
И она начала удаляться от него, карабкаясь по холму.
Костас был явно расстроен. Понял ли он, что она его отшила? Большинство парней не реагировали бы столь болезненно.
— Ладно, — сказал он. — Удачного дня.
— И тебе тоже, — быстро ответила Лена.
Чувство легкой вины быстро рассеялось: ведь она проснулась сегодня со страстным желанием нарисовать рыбацкую хижину в Аммоуди.