Соки земли

Побесновавшись некоторое время и совсем растерявшись, Аронсен в один прекрасный день отправился прямо в Селланро и заключил сделку. Вот что сделал Аронсен. Елисей поставил на своем, участок с постройками, скотом и товарами достался ему за тысячу пятьсот крон. Правда, при сдаче оказалось, что жена Аронсена припрятала большую часть ситцев, но на такие пустяки люди, подобные Елисею, не обращают внимания. – Не надо быть мелочными, – сказал он.

В общем же, Елисей был вовсе не в восторге: отныне жизненная карьера его была припечатана, деревня похоронит его! Приходилось отказаться от блестящих планов: конторщиком он уже не был, ленсманом не будет, не будет даже городским жителем. Перед отцом и домашними он гордился, что сторговал «Великое» как раз за ту цену, какую сказал, пусть видят, как хорошо он во всем разбирается! Но этот маленький триумф недорого стоил. Кроме этого, ему льстило, что он мог взять доверенного Андресена, составлявшего в некотором роде придачу к лавке, – Аронсен, до открытия новой торговли, не нуждался в своем доверенном. Елисея очень приятно пощекотало, когда Андресен пришел и попросил не увольнять его; в первый раз Елисей почувствовал себя начальником и хозяином.

– Можешь оставаться! – сказал он. – Мне понадобится доверенный здесь, на месте, на то время, когда я буду уезжать по делам и завязывать сношения в Тронгейме и Бергене, – сказал он.

И Андресен был неплохим доверенным, это он доказал сейчас же; он много работал и следил за всем, когда хозяин. Елисей находился в отсутствии.

Только вначале своего пребывания здесь доверенный Андресен разыгрывал из себя важную персону, в этом был виноват его хозяин Аронсен. Теперь стало по другому. Весной, когда болота оттаяли немножко и в глубину, Сиверт из Селланро приехал в «Великое» и стал мотыжить землю у своего брата, и тогда вышел мотыжить и доверенный Андресен – чего ради, неизвестно, это вовсе не входило в его обязанности; но, во всяком случае, вот какой он был человек!

Земля оттаяла еще настолько мало, что как следует измотыжить нельзя было, но, пока что, они сделали половину работы, и это уже было много. То была мысль старика Исаака – осушить болота в «Великом» и заняться там земледелием; мелочная же торговля пусть будет только чем-то побочным, просто ради того, чтоб людям не ездить в село, если понадобиться катушка ниток.

И вот Сиверт и Андресен мотыжили рядом, по временам останавливаясь передохнуть и весело разговаривая. Андресен каким-то образом раздобыл золотой и двадцать крон, и Сиверту очень хотелось приобрести эту блестящую монетку, но Андресену было жалко с ней расстаться, он держал ее в сундуке, завернутой в папиросную бумагу. Сиверт предложил побороться на монету, кто одолеет, тому она и достанется, но Андресен побоялся рискнуть; Сиверт предложил двадцать крон бумажками и кроме того вызвался один взмотыжить все болото, если Андресен отдаст ему монету; но тогда доверенный Андресен обиделся и сказал: – Да, чтоб ты потом рассказал у себя дома, что я не могу работать на болоте! – В конце концов, они сошлись на двадцати пяти кронах бумажками за золотой, и Сиверт побежал ночью домой в Селлаиро и выпросил бумажки у отца.

Причуды юности, прекрасной юности жизни! Бессонная ночь, миля туда да миля назад, а день опять за работой – пустяк для сильного молодого человека, а золотой был красивенький. Андресен вздумал было посмеяться над Сивертом по случаю этой странной сделки, но против этого у Сиверта было хорошее средство, ему стоило только сказать словечко о Леопольдине:

– Да, кстати, Леопольдина просила тебе кланяться! – И Андресен сейчас же смолк и покраснел.

То были веселые дни для обоих, они стояли не болоте и в шутку перебранивались, работали и опять перебранивались. Изредка к ним выходил Елисей и помогал, но он скоро уставал, он не отличался ни сильным телом, ни сильной волей, но был милейший человек.

– Вон идет Олина, – говорил Сиверт, – ступай, продай ей еще полфунтика кофею!

И Елисей охотно повиновался. Шел в лавку и отпускал Олине какую-нибудь мелочь. Так он на время избавлялся от копанья в болоте.

А бедняжка Олина изредка приходила за горсточкой кофею, когда, бывало, иной раз получит деньжонок от Акселя или выручит их за украденную головку сыра. Про Олину уж нельзя было сказать, что она совсем не меняется, служба в Лунном была в сущности слишком тяжела для старухи и подточила ее силы. Но она ни за что не хотела признавать своей старости и немощности, о, она изрядно взъерепенилась бы, если б ей отказали. Она была вынослива и непреклонна, делала свою работу и находила время бродить по соседям, чтоб отвести душу за беседой, которой ей не хватало дома. Аксель был совсем не говорун.

Она была недовольна процессом, разочарована судом. Оправдание по всей линии! Что Варвара Бреде вышла сухой из воды, когда Ингер из Селланро засадили на восемь лет, – этого Олина не могла понять, она чувствовала совсем не христианскую злобу по поводу того, что ближнему ее сделали добро.