Читаем Сокол-1 полностью

Грохот боя все ближе подступал к берегу. В нем принимали участие и не успевшие переправиться вплавь шестаковцы. Руководил отражением атаки фашистских танков пожилой усатый майор, комендант переправы. От него прибежал посыльный, кинулся к Василию:

— Майор очень доволен вашими ребятами, дерутся как львы! Помоги подбросить им гранаты.

— Грузи, быстро! А насчет львов ты прав. У нас ведь и командир Лев!

— Как лев? — не понял солдат.

— Лев Шестаков, Герой Советского Союза.

Солдат нагрузил в «эмку» противотанковых гранат из валявшихся у переправы ящиков.

— Поехали!

— Далеко?

— Да с километр…

Действительно, «передний край» — рукой подать. Уже издалека было хорошо видно, как, распластав над собой черные космы дыма, горело несколько танков. Объезжая их, движутся другие стальные громадины, изрыгая из стволов пламя.

Вместе с закатом остывал и накал вражеской атаки. День клонился к вечеру. Немец решил, видимо, окончательный штурм Казанской переправы перенести на завтра.

Увидев родную «эмку», к ней потянулись Борис Гловацкий, Семен Пирогов, Даниил Кацен. Все они были здесь, поднимали дух людей, организовывали оборону.

Подошел и комендант переправы.

Он пожал руку Гловацкому:

— Удивили вы, авиаторы, меня. Здорово деретесь!

— У нас в полку так заведено. Командир этому научил.

— Крепкий, видимо, у вас командир, — покрутил усы комендант. — Ну, ладно, у нас впереди ночь. Должны успеть все переправиться. В первую очередь — авиаторы. Может, завтра они придут к нам на выручку.

Комендант и Гловацкий сели в «эмку», поехали к берегу.

Борис почувствовал, что у него под ногами что-то лежит. Уж не граната ли? Наклонился — поднял томик стихов Пушкина. Где-то был заложен и в суматохе выпал на пол.

— Вася, откуда это у тебя? — спросил удивленно.

— Не у меня, а у командира. С Одессы вожу. Наказывал беречь пуще глаза.

Гловацкий перелистал томик — почти на каждой страничке карандашные пометки Шестакова.

— Надо же! И когда он все успевает?

Комендант взял книгу, раскрыл наугад, прочитал:

— И грянул бой, Полтавский бой…

— И грянул бой, Казанский бой, — браво повторил за ним Борис Леонтьевич.

— Не знаю я вашего командира, но чувствую, Шестаков — настоящий, большой человек, — сказал комендант. На такой войне командовать полком и стихи читать — это не каждому дано.

— Да, таких людей не часто встречаешь, — подтвердил Гловацкий.

Вася прислушивался к разговору и млел от удовольствия. Он всегда так, когда слышал хорошее о командире, словно речь шла о нем самом…

На переправе их ждал улыбающийся Михаил Михайлович Шаньков. Он пригнал целую «флотилию» плотов — на том берегу их сколько угодно.

— Вот это богатство! — обрадовался комендант. — Грузите весь полк, а мои люди пригонят плоты обратно.

На том берегу их встретили Спиридонов и Никитин. Дмитрий Васильевич ничего не слышал, только по губам догадывался, о чем ему говорят. У Виктора Семеновича была на перевязи левая рука. И все заметили — у обоих прибавилось седин на висках.

Наконец полк снова в сборе. Лев Львович, как всегда подтянутый, свежо выглядевший, обошел строй. Алелюхин, Головачев, Бондаренко, Королев, Серогодский, Крючков, Карахан, Зюзин, Косак, Кашпетрук, Юдин… Все они остаются на своих местах, готовые к любым новым испытаниям. Как же велика сила по-настоящему сплоченного боевого коллектива! Где бы ни был человек, что бы ни случилось с ним, но во имя общего дела он сделает невозможное, пробьется через тысячи преград. Лев с благодарностью подумал о Никитине, Спиридонове, Шанькове, Гловацком, Кацене, Погорелом… Вот уж, действительно, с такими людьми пойдешь в огонь и в воду. Собственно, все это уже не один раз прошли, проверили друг друга и на крепость духа, и на верность дружбе, и на преданность делу, которому служат.

Многое, очень многое хотел сказать своим боевым друзьям Лев Львович, но рассудил, что самые лучшие слова о них он оставит на потом. А сейчас еще не пришла пора для восторженных речей — надо продолжать свой тяжкий труд тружеников войны.

— Мне рассказали, как немцы зверствуют над Казанской переправой, — деловым, командирским тоном начал Шестаков. — Думаю, что их нужно хорошенько проучить. Через час — вылет всем полком.

В тот день фашисты недосчитались тринадцати «юнкерсов»! Они под неотразимыми ударами шестаковцев один за другим под радостные восклицания пехотинцев, танкистов, артиллеристов грохались то в воду, то на берег, вспыхивали, как спичечные коробки, взрывались, разбрасывая вокруг куски покореженного металла.

— Спасибо, шестаковцы, спасибо, друзья, — радостно покручивал запыленные усы пожилой комендант. — Я знал, я верил — не подведете!

Уже к середине июля 1942 года стало ясно, что враг рвется к Волге, стремясь любой ценой захватить важный стратегический пункт на великой русской реке — Сталинград.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное