Сокол Ясный

Младина изводилась от беспокойства, и утешало только одно: Угляна твердо обещала ей замужество и допустила прыгать в поневу. Этот залог обычной бабьей жизни Младина теперь носила каждый день, так что любой мог видеть: это взрослая девушка-невеста, и с ней все хорошо! Оставалось дождаться осени.

Но и грядущая, еще далекая осень беспокоила Младину. Кое-кто прилагал усилия, чтобы все прошло не так, как задумали отцы и матери. Знала ли Веснояра о том, что сотворил Травень? Наблюдая за старшей сестрой, Младина склонялась к мысли, что, пожалуй, знала. Веснояра была беспокойна, лихорадочно весела, хохотала без причины прямо над грядами репы, работа валилась у нее из рук, так что даже мать и бабка попрекали: совсем Ярила девку с ума свел! Она даже больше, чем Младина, походила на испорченную духами. И в этом тоже была правда: не зря духи берез невзлюбили Веснояру! Не случайно священная береза била ее по лицу, а травы оплели ноги и не дали выйти из рощи во время обхода полей! Она обидела березы, и те отомстили. И в дальнейшем Веснояру не ждало ничего хорошего. На ней тоже была кровь берез, и те не дали ей благословения.

Этой беде можно было бы помочь – повиниться, принести жертвы, пока не прошел русалий месяц. Но сама Веснояра если и знает, в чем дело, не сознается, а в душе Младины страх за сестру боролся со страхом за себя, и она не могла прийти ни к какому решению. Да и поделом Веснавке, сама виновата! Все чаще Младина ощущала глухую, но стойкую враждебность к сестре – почему-то ей стала причинять досаду красота Веснояры, ее белое лицо, светлые вьющиеся волосы, горделивая стать и почет, окружавший Лелю сежанской волости. Хороша Леля – проклятая русалками! При виде сестры Младина испытывала ревность и досаду, сама не понимая, ей-то что за печаль. Она-то не за Травеня замуж собирается, да и Вышезар, за которого Веснавку отцы-матери ладят, ей тоже не нужен, Данята даже больше нравится. Другое худо: тайком нарушив родительскую волю и порядок, пытаясь уйти от начертанной судьбы, Веснояра и Травень погубят себя, а может, и не только себя. Иногда Младине снилась сестра: будто стоит она в огромном венке под березой, солнце играет в ее распущенных золотистых волосах, а над ней сияет лик солнечной женщины, словно они две – одно. А Младина будто бы смотрит на них из тьмы, не в силах выйти на свет, и чувствует гнев, досаду, сердечную боль, будто эта солнечная красота отнимает у нее самое дорогое… И вот Леля-Веснавка простирает белые руки вверх, с блаженством на лице, будто тянется навстречу чьим-то объятиям… И Младине от этого делалось так больно и досадно, что она просыпалась, с сильно бьющимся сердцем и такой волчьей злостью в душе, что самой было страшно.

Если выдавалось свободное время, Младина уходила в рощу и садилась на ствол березы, когда-то, во время первой весенней грозы, рухнувший у нее на глазах. Если сидеть неподвижно, то вскоре начинает казаться, что тебя здесь и нет, что в лесу вообще нет людей и он живет своей обычной жизнью. Задумавшись, Младина не замечала, когда мелькало вдали первое белое пятно, и вот уже девы, окутанные светлыми волосами, водят круг на поляне у нее перед глазами, качаются на ветвях, то появляются, то исчезают, будто солнечные блики на листве. И земля становилась будто прозрачной: Младина видела сквозь траву, сквозь верхний слой почвы, пронизанный корнями, и взор ее свободно погружался в бездну. Тогда душу одевал покой: бездна дышала силой и живительным теплом, наполняла Младину томлением и жаждой чего-то нездешнего. Забыв Веснояру, она начинала думать о себе – о своей судьбе, о женихе, которого обещала ей лунная женщина… Жених у нее, почитай, есть – Данемил из Леденичей. Хороший жених, ни Вышезару, ни кому другому не уступит. Но когда Младина смотрела на соколиное перышко, принесенное из лесу, ей казалось, что лунная женщина вела речь о ком-то другом. Чем больше Младина смотрела на перышко, тем сильнее ее начинало тянуть вверх: она поднимала голову к небу, смотрела на золото солнечных лучей, сочившееся сквозь березовую листву, и ее охватывал восторг, будто вот-вот, уже близко, ее ожидало нечто радостное, несущее счастье. Начинало казаться, что оно где-то рядом, она даже оглядывалась, будто ее счастье могло выйти из-за дерева в облике… кого?

От волнения так сильно билось сердце, и Младина не могла усидеть на месте – вставала, шла по роще, сама не зная куда, оглядывалась, искала… но только белые девы ускользали с ее пути, не сминая травы… И тогда она обнимала дерево, прислонялась к нему лбом, тоскуя по каким-то другим объятиям, чувствуя тоску, смешанную с упорным ожиданием. Эти чувства были так сильны, что заполняли ее всю, вытесняли все прочие чувства и мысли, она переставала быть собой, забывала, кто она и чья, а вернее, это становилось неважно. В эти мгновения она вся была – любовная тоска и ожидание счастья. «Ты – моя любовь, способная жить в земном мире…» – всплывало будто услышанное где-то, в сказке, должно быть, но Младина не помнила, о чем была та сказка и кто ее рассказывал.

***