Сокол Ясный

– Затащила я ее в дом, а она никак отдышаться не может, дрожит крупной дрожью. Мужика вон ее разбудили, стали растирать, хотели девясилом напоить, так пришлось зубы ножом разжимать, она как окаменелая вся. Так и почла с той поры болеть – то полежит, то встанет поработает, то опять приляжет. Потом и вставать перестала. Ну, и вот… Не ходите, девки, тот свет смотреть! – Старуха обвела взглядом притихших слушателей. – Будет срок, он сам к вам придет, и встречи той никто не минует. А торопиться некуда.

Младина повела взглядом и вдруг обнаружила, что возле Дремана, с опущенными глазами слушающего хорошо ему известную горестную повесть, сидит незнакомая женщина – молодая, нарядно одетая, с огромным свадебным венком на голове, с венком на груди, перепоясанная плетеным жгутом из трав и цветов. Лицо ее было неподвижно, веки опущены, грудь не вздымалась…

Словно почувствовав ее взгляд, мертвая вдруг подняла глаза на Младину. Потом задрожала, будто отражение в неспокойной воде…

В отчаянии Младина закрыла лицо руками. А когда опустила ладони, возле Дремана уже никого не было. Мертвая жена ушла, будто смущенная тем, что ее заметили. Младина вовсе не хотела «смотреть тот свет». Но он почему-то сам вновь и вновь выходил к ней навстречу.

***

Но и поздним вечером, когда в избах загасили лучины и улеглись спать, к Младине сон не шел. Ее терзало беспокойство. Против воли она прислушивалась к малейшим звукам снаружи. Тревожные вести и видения разбили покой, и была уверенность, что все это – только начало. Казалось, она должна немедленно встать и бежать куда-то, иначе случится беда. Но куда бежать? Что за беда? Уж не ждет ли ее, в самом-то деле, Хорт в челне на серой осенней реке, под облетевшей ивой, где Травень ждал Веснавку? Если бы еще не стемнело, она и впрямь пошла бы туда. Но теперь все спят, ворота городка закрыты, куда пойдешь в непроглядной хмурой тьме?

– Да что ты вертишься, веретено, жених снится? – пробурчала спросонья лежавшая рядом с Младиной на полатях Травушка, которой она мешала спать.

Младина еще раз попыталась успокоиться и закрыла глаза. И, стараясь не двигаться и ровно дышать, мысленно пустилась в путь: во двор, за ворота, вниз по тропке, к реке… Темнота ничуть ей не мешала: она довольно хорошо видела, а еще лучше улавливала запахи, помогавшие определять, где что. Она ясно чувствовала влагу осенней ночи, и так радовавший ее дух палой листвы стал во много раз сильнее, но вот холода она не ощущала. Резво неслась она через темные поля, дрожащие рощицы заросших лядин, так быстро, как будто… у нее было четыре ноги! Вдруг, как прозрев, Младина обнаружила себя молодой волчицей. Вот почему она так быстро бежит, вот почему так хорошо видит ночью и чувствует запахи!

Но удивляться было некогда: откуда-то она знала, что ей надо спешить, и знала дорогу. Путь ее лежал в места, где она никогда не была, но некое внутреннее чувство уверенно вело ее вперед. Дальше, дальше! Уголком сознания она отмечала, что несется быстрее ветра и преодолевает огромное расстояние, но тем не менее в душе кипело нетерпение: надо спешить изо всех сил! Иначе будет поздно, иначе случится ужасная беда!

Повеяло запахом реки – гораздо раньше, чем она выскочила на берег и так же быстро помчалась по берегу, пробираясь между ивами и кустаником. Здесь уже пахло человеком – люди здесь бывали довольно часто, это была их, человечья земля.

Под лапами оказалась тропинка, еще яснее указывая на близость жилья. Это уже были ближние угодья чужого рода, где ходят каждый день. Тропинка обогнула овраг и чуть отклонилась от берега.

А потом чуткое ухо волчицы стало различать звуки, так не подходящие к глухой осенней ночи. Где-то впереди раздавались крики, слышались удары по дереву и треск. Потянуло дымом. Волчица вылетела на пригорок и остановилась, присматриваясь и принюхиваясь.

За пустырем тропа снова поднималась, чтобы влиться в ворота меж столбами-чурами. Ворота были распахнуты, из-за частокола долетали эти тревожные звуки: крики множества голосов, женские вопли, лай одной-двух собак, лязг железа, удары по дереву. Несло душным дымом – одна из соломенных крыш уже горела, остальные, влажные от осенних дождей, еще тлели. Но уже блестел огонь во тьме, позволяя разглядеть мечущиеся фигуры. Волчица припустила вниз по тропе, к воротам.

В городке шла драка. Чуткий нос волчицы помогал ей хорошо различать дерущихся, даже если сами они во тьме и дыму, освещенном лишь всполохами горящей крыши, отчего дыма было больше, чем света, своих от чужих отличали с трудом. Они совсем по-разному пахли: одни – скотиной и домом, а другие – лесом. Одни были одеты в обычные рубахи – теплую одежду поднятые со сна хозяева городка не успели надеть, – а другие – в кожухи мехом наружу. Лица их закрывали звериные хари, сделанные иногда из шкур, иногда из бересты, а от кого-то разило сажей – вымазался, отчего и стал похож на чудо болотное. Немудрено было и впрямь принять налетчиков за игрецов – вдруг выскочивших из темноты и вломившихся в избы, косматых, черных, воющих.