Сокол против кречета

— Я тебе подарю не только его, — заверил хан, склонившись поближе к князю и понизив голос до шепота. — Я подарю тебе всю Русь, потому что успел убедиться в том, что ты не только умен и храбр, но и умеешь держать свое слово.

— Ты лучше скажи, что ты сделал с моим старшим воеводой и с княжичем? — мрачно осведомился Святозар.

— Твой воевода оказался очень сильным воином, — уже без улыбки ответил Бату. — Поначалу я приказал взять его живым. Это обошлось мне в семь человек. Он так отчаянно дрался с моими людьми, прорываясь к внуку твоего отца, что пришлось его умертвить.

— Та-ак, — задумчиво протянул Святозар. — Ну а Николай?

— Он жив и здоров, — быстро ответил Бату и негромко хлопнул в ладоши.

Буквально через минуту в дверях показались два дюжих монгола, которые бережно внесли в зал княжича. Сам он идти не мог. Его голова беспомощно моталась из стороны в сторону, а грудь была грубо замотана тряпками, сквозь которые отчетливо проступало большое кровавое пятно. Такими же окровавленными повязками была перемотана его нога.

— Здоров, говоришь, — процедил сквозь зубы Святозар.

— Я имел в виду, что ни один из моих воинов даже не поцарапал его, — поправился Бату. — Когда я первый раз говорил с ним, он оставался целехонек. Но потом, после того как его повели обратно, чтобы он подумал как следует, твой племянник ухитрился выхватить у одного из моих людей нож и кинулся на меня. Нукеры испугались за мою жизнь, и один из них не выдержал. Спасая своего хана, он несколько раз ударил его саблей. Вот потому-то тебе и не развязывают ноги. Вдруг ты решишься поступить точно так же. Ты не думай, за свою дерзость и за то, что он осмелился нанести рану внуку твоего отца, нукер уже наказан. Что ты повелел сделать с ним, мой верный Субудай? — повернулся он к грузному одноглазому старику, сидящему справа от него, приказав конвоирам увести княжича.

Тот неспешно откашлялся и негромким хриплым голосом ответил:

— Он защищал твою жизнь, великий хан, но от усердия нарушил твое повеление. Поэтому я приказал предать его почетной смерти без пролития крови.

— Это справедливо, — заметил Бату. — Я доволен.

— Один приказывает убить верного монгола только за то, что он спасал ханскую жизнь, пусть и ранив при этом какого-то урусского князя, а другой называет это справедливым, — фыркнул какой-то пышно разодетый военачальник.

Судя по нарядным одеждам и по рукояти сабли, щедро украшенной драгоценными камнями, он явно принадлежал к знатному роду. Если же исходить из той смелости, с которой он позволял себе осуждать решения Субудая — правой руки Бату, то можно было сделать вывод, что этот род не просто знатный.

— Он казнен не за то, что ранил этого князя, Гуюк, — зло сощурился Бату. — Его покарали за нарушение моего повеления. Ты подобен глупой цапле, которая, даже не видя лягушек, все равно на всякий случай щелкает своим клювом.

— Ты назвал меня глупым пожирателем лягушек?! — возмущенно вскочил на ноги Гуюк. — А кто ты сам?! Ты такой же чингизид, как я, не более! Даже хуже, потому что мой отец — великий хан Угедей — подлинный сын великого воителя, который опять-таки мой дед, а не твой! — Он ухватился за эфес сабли, хотел шагнуть вперед, но зацепился носком красного сафьянового сапога за край ковра и, пошатнувшись, рухнул обратно на свое место, так и не сумев извлечь клинок из ножен.

— Насколько я помню, твоя почтенная мать Ту-ракина-хатун тоже меркитка, — отчеканил Бату.

— Зато мой отец — великий каан, а дед… — еле пролопотал заплетающимся языком Гуюк и, не договорив, захрапел.

— Наш брат пьян пятый раз за этот месяц, — негромко, но отчетливо произнес Бату в наступившей тишине. — Он уже совершил наказуемый поступок. По-моему, именно так говорится в Ясе[44] моего деда, — с особенным упором на слово «моего» отчеканил хан. — Я имею право наказать его и сам, но он — мой брат, и потому я просто отпишу об этом недостойном поведении его отцу. А сейчас унесите его, ибо он может вновь повторить свои слова, а мой колчан терпения давно опустел и я не поручусь, что не извлеку из ножен благоразумия саблю своего гнева.

Тут раздался хриплый голос Субудая:

— Твое имя воистину Саин-хан[45], ибо ты не торопишься судить, но всякий раз тщательно взвешиваешь вину каждого на весах своей мудрости.

— Ты так говоришь, потому что он защищал тебя, — вступился за Гуюка еще один знатный монгол. — Мой отец, великий Чагатай, назначенный дедом хранителем Ясы, рассудил бы иначе.

— Ты всегда подпевал Гуюку, Бури, хотя ему не доверяет даже его собственный отец[46], — сурово заметил Бату. — А кроме того, не дело, когда в разговор старших в роду влезают младшие[47].

С видимым усилием он заставил себя улыбнуться и, повернувшись к Субудаю, внимательно наблюдавшему за всем происходящим, произнес весело, насколько мог: