Сокол Спарты

– А ты его так и не узнала, – с горестным упреком уронил Ксенофонт. – Это был великий человек, поистине редкостный. Хотя вряд ли он записывал что-то из сказанного. Ты можешь себе представить? Ну что такое устное слово? Через столетие его уже и не вспомнят. Статуй Сократа тоже нет. Люди даже не узнают, что он когда-то жил на свете.

– Но написать о том, что помнишь, сможешь ты. Почему бы нет? – робко предположила Паллакис. – Мне отчего-то кажется, что он бы тебе это доверил. Я ведь вижу, ты его действительно любил.

Она присела рядом, а Ксенофонт едва переборол безотчетный порыв припасть к ней и уткнуться лицом ей в плечо. Но он все-таки совладал с собой, почувствовав, что сила воли постепенно возвращается. Эта женщина не принадлежала ему, хотя, гляди-ка, подошла. Возможно, дело все же не столь безнадежно.

– Что ты теперь будешь делать? – спросила Паллакис. – У нас есть серебро и золото. Ты раздашь его по людям? Или…

От неожиданно пришедшей мысли он моргнул. Горе пока можно запрятать поглубже, а заняться им как-нибудь потом. Хвалу Сократу следует воздать вином и письменным словом – Ксенофонт себе в этом поклялся, – но сейчас можно и нужно сделать нечто большее.

Он с внезапной энергичностью потер лицо ладонями и, резко встав, возвратился к группе. Хрисоф встретил его откровенно сочувственным взглядом, но Ксенофонт лишь поморщился и отозвал его в сторону от остальных.

– Лохаги и сотники, ко мне! – скомандовал он поверх голов. – Полемархи, полусотники, все! Геспий, и ты изволь тоже.

Все собрались довольно быстро, и он впереди всех пошагал вдоль склона холма, пока не подошел к оливковому дереву, клонящемуся кроной к песчаной почве. Оно наверняка проросло из семени, занесенного сюда из невесть какой дали, отстоящей, может, на полсвета.

Ксенофонт похлопал по шершавому стволу, окрыляясь на мысль.

– Друзья мои, собратья! Посмотрите: это дерево пришло сюда явно издалека – прилетело семечком да и пустило корни. Как и эллины, что обосновались на этом побережье до нас, мы, может статься, являем собою семя будущего города. Гляньте на всех тех, кого мы привели сюда, в это место! Здесь среди нас и воины, и мужи, и женщины, и дети, и невольники. Есть у нас и золото с серебром, и люди, сведущие в разных ремеслах. Есть всё, что нам нужно для основания города Эллады прямо здесь, на этой земле. Вдумайтесь. Неужто после того, что мы с вами пережили, мы безвестно рассеемся на все четыре стороны? Сказать по правде, я к вам прирос сердцем – и к вам, и ко всем остальным. Причем крепче, чем сам о том подозревал. Неужели хоть один из вас чувствует себя иначе, чем я? Если же мы возвратимся по домам, то нас ждет старая жизнь и прежние постылые заботы. Так отчего бы нам не стать семенем для нового полиса? Стать новым племенем, новым народом. Из того, что мы здесь решим, наши дети смогут унаследовать город. Да что там город – царство на этой земле! Разве нет? До этих пор нашей единственной заботой было выжить и дойти досюда. До этого места. И вот теперь, когда мы здесь и знаем, что нам это по силам, почему бы нам не заняться строительством? Двадцать тысяч людей – сила достаточная, чтобы возвести стены и жилища в долине у реки.

Он глубоко и пристально поглядел на Хрисофа:

– Мы можем стать еще одной Спартой, еще одними Фивами. Если мы выберем идущую к побережью реку, мы можем стать еще одними Афинами. Быть может, мы отправимся туда на кораблях, которые сделаем сами.

– Если мы решим остаться, ты поведешь нас? – тихо спросил Хрисоф.

Ксенофонт ответил твердым взглядом.

– Если вы этого захотите, если вы меня примете, то да. Это было бы честью и высшей целью моей жизни. Я думал, она состоит в том, чтобы привести вас в безопасное место, но, возможно, это было лишь начало.

Хрисоф кивнул.

– Надо будет спросить у остальных, – сказал он. – Ты понимаешь: такое решение без обсуждения принято быть не может.

– Да. Безусловно.

Ксенофонт умолк, глядя поверх песка туда, где, переливаясь мерцанием, синело море. Душу саднила мысль: кем он будет, вновь оказавшись в Афинах? Нет, не стратегом, который спас их всех. А снова неизвестным, популярным не более, чем был прежде. А уж без Сократа город, родной ему по рождению, и вовсе переставал быть его домом.

– Прошу тебя, Хрисоф, выбирайте тщательно. Наверняка это единственная возможность, когда нам дано что-либо сделать. Мы все эллины, друг мой. И только нам уготовано все это решить.

* * *

Здесь, на этом месте, они оставались три дня. Три дня на горизонте длинной яркой лентой синело море, а Ксенофонт ждал, пока будет вынесено решение. На все вопросы, которые ему задавались, он отвечал без утайки, со всей возможной честностью. В конце концов с ответом к нему прислали самого Хрисофа. Видя близящуюся фигуру спартанца, Ксенофонт несказанно волновался, не зная, какого исхода ожидать.

Тело было до звонкости легким и нервным, а ноги все в иголках, как будто не его. Хрисоф, приблизившись, возложил длань на плечо афинянину, благополучно приведшему их сюда через преисподнюю враждебной державы.