Соколиная семья

Настораживающая, неумолкающая какофония фронта клокотала километрах в сорока на севере, под Орлом, и километрах в ста на западе, около Севска, До Сум и Бел — города было еще дальше, и здесь, под Фатежем, мы почти не слышали сердитой воркотни тамошней передовой. Успокоенные относительным затишьем, в густой листве кустарника, обрызганной едва ощутимыми крапинками росы, защелкали соловьи. Сначала подал голос один. Робкий, пробный голос — два незатейливых колена. Цвикнул и замер, словно прислушиваясь: отзовется кто-нибудь или одному придется петь. Но солиста услышали его пернатые друзья. Почти рядом с ним зацокал сосед. Потом послышались короткие трели из кустов, уходящих ближе к лесу. А вскоре вся лесная опушка огласилась звонкими соловьиными мелодиями.

— Курские! — восхищенно произнес Илья Чумбарев. — Эх, братцы, до чего я люблю соловьев! Кажется, сто лет их не слышал.

— Сколько же тебе годков от роду? — лукаво спросил Василий Лимаренко. Если ты целый век не слыхал соловьиного пения, то, судя по всему, тебе никак не меньше ста шестидесяти. А?

— Почему ста шестидесяти?

— Сто лет не слыхал вот этих певчих птах, да война идет третий год. А год войны, сам знаешь, к десяти приравнивается. Тебе же, как летчику, год за три засчитывается. Вот и посчитай сам. Три на двадцать — шестьдесят. Плюс сто. Итого сто шестьдесят, — засмеялся Лимаренко.

— Здорово ты, Вась, брехать научился за эти шестьдесят лет, — шуткой на шутку ответил Чумбарев.

Ребята, разлегшиеся на остро пахнущей вешним настоем траве, попыхивали папиросами, улыбались, изредка вставляли реплики. Саша Денисов ворчливо заметил:

— Помолчали бы, остряки. Не так уж часто слушать вот такое доводится. — Он показал рукой в сторону перелеска.

Ночь звенела руладами — очень светлыми, прозрачными, с какими-то тонкими серебряными переливами.

— Эх, соловушки… — вздохнул Павлик Оскретков и загасил окурок. — Попоют с мая до начала июня, выведут птенцов и умолкнут до следующей весны…

— Ничего, Паша, мы еще столько весен встретим с тобой, столько соловьиных песен наслушаемся! Особенно после войны. Ни тебе дыма, ни огня, ни пальбы. Сиди где-нибудь в палисадничке, попивай душистый чаек и слушай соловушек, мечтательно сказал Иван Максименко.

— Когда ей конец, войне-то? — медленно, словно каждому слову приходилось преодолевать преграду, проговорил Павел. — Вот если бы союзники открыли второй фронт, может, и побыстрее бы управились с фашистами.

— Да они вроде бы действуют, — сказал Геннадий Шерстнев.

— Из чего же ты сделал такое заключение? — спросил Саша Денисов.

— Так я же не только соловьев слушаю, но и радио… Диктор так и сказал, что наши союзники оказывают со своей стороны советскому народу все возрастающую помощь вооружением и материалами.

— Что-то я не вижу этой помощи, — скептически процедил Денисов.

— Погоди. Не перебивай, — одернули ребята Сашу.

— Ну так вот, — продолжал Геннадий. — За последние месяцы, говорит, союз антигитлеровских государств укрепился совместными и одновременными боевыми действиями против итало-германских фашистов.

— Ха, — усмехнулся Денисов, — то-то, гляжу я, в воздухе то слева от Генки союзник, то справа. Что за чудеса, думаю? Дай поближе подлечу. Захожу слева Яша Михайлик, пристраиваюсь справа — Илья Чумбарев. Надежные союзники! Эти ни в коем разе не подведут.

Летчики и техники дружно засмеялись.

— Я им серьезно, а они — хихоньки да хахоньки, — обиделся Шерстнев.

— Давай, давай, — выручил его кто-то. — Чем там закончил диктор?

— А закончил вот чем. Мощные удары Красной Армии по немецко-фашистским войскам с востока слились, мол, с ударами наших союзников по. разгрому итало-германских армий в Северной Африке. В то же время авиация союзников наносит все более чувствительные удары по Германии и Италии.

— Ну прямо замполит! Без конспекта шпарит, — не удержался Денисов.

— Между прочим, именно я и попросил его провести в эскадрилье беседу, неожиданно услышали мы голос заместителя командира полка по политчасти. Правильно говорил Шерстнев. В ходе войны боевой союз СССР, Англии и США все более укрепляется. Ну-ка, Яков Данилович, — обратился он ко мне, — посвети фонариком. Кое-что запамятовал…

Я направил полоску света от электрофонаря на блокнот замполита.

— Ага, вспомнил, — полистав странички, сказал он. — Вот одно любопытное письмецо. Его писал пленный солдат немецкой танковой дивизии СС Адольф Гитлер.

Ребята с любопытством слушали.

— Так вот, Фердинанд Мюллер рассказал, что не так давно, проезжая Рурскую область, он вынужден был остановиться в Динсбурге. А почему? Да потому, что там объявили воздушную тревогу. Вы понимаете, товарищи, в глубоком вражеском тылу — тревога! Значит, наши союзники беспокоят гитлеровцев, треплют им нервишки…

Потом поезд этого Мюллера, как он сам говорит, направился к Эссену, но, не дойдя до станции, остановился. Эссен бомбили англичане. Заводы, улицы, целые кварталы, по свидетельству немецкого солдата, были охвачены пожаром. Горели бензохранилища, фабрики и другие объекты. Весь Эссен представлял собой море огня.