Соколиные перья и зеркало Кощеевны (СИ)

Оставшись один, Филипп почему-то не стал торопиться узнавать о судьбе возлюбленной. Он долго и с наслаждением плескался в душе, затем переоделся в чистую одежду, с сожалением проведя рукой по колючей щеке. Бритвенные принадлежности ему оставить побоялись. Покончив с водными процедурами, он основательно поел и только потом нашел нужную папку. На этот раз Елань после всех потрясений мирно спала, уютно свернувшись на постели. Синяки и ссадины хотя полностью не сошли, но сделались бледнее.

Впрочем, на этот раз Филиппа интересовали не они, а привеска в виде сокола, хорошо различимая на шее. Приблизив изображение, Балобанов долго и придирчиво рассматривал детали, даже толком не глянув на полускрытое растрепавшимися волосами лицо спящей. Потом закрыл папку, воровато смахнул с постели клок черной, явно кошачьей, шерсти, зашел в систему, покопался в настройках. Затем накинул на веб-камеру майку и достал из кармана точно такую же, как у Елани, только настоящую привеску.

Ева не успела удивиться, как видение пропало, сменившись непроглядным мраком липкого ледяного кошмара. Тьма окутывала ее каменным саваном, набрасывала на грудь тонны влажной земли, душила и давила. Ева пыталась выпутаться, стряхнуть с себя оцепенение, но не могла даже расправить грудь, слыша только властный призыв, парализующий волю.

«Встань и иди ко мне!»

— Ева, просыпайся, у нас гости!

Голос Левы звучал взволнованно, за короткой фразой сразу последовал знакомый уже покосный наигрыш. Кое-как вдохнув воздух, Ева открыла глаза, выпутываясь из спального мешка. Пытаясь впотьмах завязать берцы, она с удивлением обнаружила, что и костер, и огненная преграда, которой они вечером обнесли лагерь, горят. При этом флейта надрывается с такой неистовостью, с какой не перебрехиваются на выгоне собаки, почуявшие волка.

Осторожно выглянув из палатки, Ева ничего не увидела; тьма за пределами круга смыкалась слишком плотной стеной. Тем не менее она сразу почувствовала присутствие последнего из всадников. Незримый и неосязаемый, точно антивещество, неотвратимый, как сама погибель, он приближался гигантским облаком концентрированной тьмы, неспособным отбрасывать тень или выделять энергию, но поглощающим все, до чего удавалось дотянуться. В сознание уже наяву ледяной рукой вторглось тяжелое присутствие чужой, незыблемой, точно скала, воли, повелевающей выйти за пределы круга и подчиниться судьбе. Хорошо, что в этот момент ее потряс за плечи Лева.

— Оставайся на месте, — в коротких паузах между куплетами наигрыша приказал Лева. — Я его уведу… Когда рассветет, Баська выведет тебя к броду на Почайне… А там уже и до волчьего логова недалеко. Поклажу брось как есть. Потом разберемся.

Раньше, нежели Ева смогла что-то возразить, кудесник, продолжая играть, шагнул прочь из круга, двигаясь в сторону всадника осторожной поступью охотника, пытающегося забросить аркан. «Что он делает»? — в ужасе подумала Ева. Он же сгинет сейчас, поглощенный этой тьмой, точно звездолет, попавший в горизонт событий черной дыры. Почему-то на ум пришло именно такое сравнение.

Однако Лева вовсе не собирался не только погибать и пропадать, но и плясать под дудку всадника, поскольку имел свою. Впрочем, сейчас он уже не играл, а пел, вытягивая, словно из собственных жил, гортанную низкочастотную мелодию, на фоне которой драгоценной золотой канителью парил верхний подголосок. И из этих незримых нитей сплеталась прочная паутина, которую, сделав резкое точное движение рукой, Лева накинул на зачарованно слушавшего его пение всадника.

Тьма застонала, пытаясь освободиться. В воздухе запахло паленым. Потом попятилась и начала отступать. Лева продолжал пение, не ослабляя хватки. Шаг за шагом он уходил по мертвому лесу в сторону огненной реки. И вскоре звук его голоса стих вдалеке.

Глава 21. Полкан и Китоврас

Глава 21. Полкан и Китоврас

До самого рассвета Ева просидела без сна. Она поддерживала огонь, но никак не могла согреться, словно лед Нави, который принес с собой всадник, имя которого и она, и ее провожатый так и не решились произнести, продолжал жидким азотом выжигать ее нутро.

Ночь подступала вплотную, тени за пределом костра угрожающе колыхались, выжидающе сворачивались в сотни змеиных клубков, заплетали ветви деревьев черной паутиной. Затянутые непроглядной мглой небеса над головой казались сплошной твердью гранита или обсидиана.

Сердце колотилось хрустальным шариком на ниточке или заводной канарейкой, прыгающей между ребер грудной клетки. В голове, перебивая все более или менее разумные размышления и идеи, словно заезженная пластинка, крутилась паническая мысль:

«Что делать? Я осталась совсем одна».

Малодушие подогревало почти детскую, не подкрепленную ничем надежду: «А может быть, Лева еще вернется? Почему бы его не подождать здесь».