Соколиный рубеж

Он срывается и исчезает…

– Господа, – говорю я наземным Фенненкольду и Либману. – Самолеты составить как можно плотнее, в бензин и поджечь. Молчать! Не рассуждать! Бензин из баков в землю. Всех, кто хочет погибнуть как истый ариец, я пристрелю как недочеловеков. Ханн, проводите гауптмана Либмана к стоянкам и проверьте. Мне нужен высокий столб дыма, такой, чтобы русским его было видно километров за двадцать. Фенненкольд, весь наличный автотранспорт – на южную подъездную дорогу. Я даю вам на это пятнадцать минут. А потом обеспечьте посадку людей. Сначала – раненых и беженцев. Короче, все согласно наставлениям богоспасаемого Красного Креста. Может, тогда Господь и нас призрит, как маленьких.

Тридцать восемь пилотов (уже тридцать восемь, а утром их было у меня пятьдесят), семь десятков механиков, больше сотни радисток, зенитчиц, медсестер восемнадцати лет. Что-то около двух тысяч беженцев, не сводящих с меня боязливых, собачьих, обожающих глаз: «Вдруг спаситель?» Я не мог утащить их отсюда ни месяцем, ни минутою раньше – куда? на шлагбаумы и пулеметы фельджандармов и ваффен-СС? Вереницей фургонов под знаменем богоспасаемого Красного Креста? Нет, тогда крест на нашем фургоне мог быть только черным.

Лишь теперь, когда ни на востоке, ни на западе не было фронта, я пошел прямиком на шеренгу глазурованных потом пилотов, зная, что повалившиеся штабелями в могилы не взлетят из них, взбросив комья черной земли, и не засеменят задним ходом в свои синагоги и церкви, восстающие на пепелищах бараки и хаты, что вошедшие в землю самолеты не взмоют оперением кверху, всосав в свое чрево огневые клубы, и клочья вырванного мяса никогда не влепятся обратно в заживленное, наполненное тайной маленькое тело, – но вот этих, пока что живых, я могу потащить за собой…

– Герр оберст! Герр оберст! – зацепил меня кто-то мышиными коготками за локоть. – Шифрограмма из штаба Шестого Люфтфлота с пометкой «Вне очереди»!

– Ты смотри, таковой все еще существует? Читайте.

– Дальнейшая борьба с врагом бессмысленна. Борху, Ханну и Хандшугу вылететь в Дортмунд и… сдаться английским частям. Составу ягдгешвадер…

– Хватит! Генерал-оберст Десслох наивно надеется на галантность иванов? Он забыл, что они тотчас делают с нашими фрейлейн? Живо все выметайтесь отсюда! – Если б я хотел вылететь в Дортмунд, то давно это сделал бы – сто четырнадцать раз.

Я насунул фуражку и шагнул под отлитое из чугунного гула, неправдиво высокое, нерушимое небо. И, как будто скатившись с горы и воткнувшись в упругую кровную толщу ожидания ста живых душ, ледяно и свободно, как в небе, как в детстве, когда говоришь только то, что действительно думаешь, отчеканил своим людям прямо в глаза:

– Офицеры и солдаты. Рейха более не существует. Вы, стоящие передо мной, – это все, что осталось от нашей эскадры и люфтваффе вообще. Все другие пилоты в земле или сдались американцам в обмен на жизнь и миску супа. Повторяю: в земле. Или жизнь за колючей оградой, подаяние, позор, но все-таки мне кажется, что лучше жрать помои из кормушки, чем когда жрут тебя. Вот тогда уже точно никакой перспективы. Поэтому я увожу вас отсюда на запад, в Страконице. Приказываю всем открыть бензопроводы, облить самолеты бензином и сжечь, после чего немедленно грузиться по машинам. Исполнять!

– Не сме-е-еть! Всем стоять по местам! Арестовать его! Арестовать! – вдоль закачавшегося строя бежал ко мне какой-то офицер, волоча за собой два десятка солдат в камуфляже и грязной полевой униформе СС. – Оберст Борх, сдать оружие, вы арестованы! – с перекошенной, пляшущей, словно от боли, гримасой пожилой штурмбаннфюрер убивающе впился в меня и сдавил мою правую кисть, как утопленник.

– Эй вы, псы! Не так быстро! – За спиной у меня вырос Фолькман, огромный, оплетенный патронными лентами, и привычным движением косца, огородника скинул с плеча казавшийся игрушечным в его тяжелых лапах пулемет. – Опустите-ка ваши трещотки, ребята, не вводите во грех. Я совсем не хочу выпускать вам кишки. А вот какому-нибудь вашему бригаден-генералу – с пребольшим удовольствием. Вы, ребята, смотрю, из «Дас Райх». «Моя честь называется верность»? Только это одно понимаете? За кого собрались воевать?! За своих генерал-обер-фюреров, слизняков тыловых? Много вы их в окопах видали? Да они чемоданы пакуют уже. С еврейским золотишком, которое мы им в зубах таскали – по брюхо в грязи и крови. Вы чего, парни, а?! Не видите, что вами дырки затыкают, чтоб самим сдаться янки и смыться в Америку, пока русские их не порвали. Там у них будет миленький домик и сытая старость, а вы…

– Ну довольно, оратор! – крикнул я, вырвав руку из пальцев онемевшего зомби. – На поле бензовозы, штурмбаннфюрер. Хотите устроить покойному фюреру погребальный костер? Ничего никуда не взлетит. Убирайтесь. Гешвадер! Исполнять приказание! Бегом!

Люди брызнули в стороны, я остался один, на свободе и пошел к припаркованному у КП «мерседесу» с откинутым кожаным верхом.