Сокольницкий сад

Вчера был день рождения Луизы. — Ты знаешь, я долго не решался, что подарить ей; то казалось не кстати, другое слишком обыкновенно и проч. Наконец решился было я написать аллегорическую повесть, в коей она играла бы главную роль, посвятить ей, — но побоялся проговориться без намерения, побоялся, чтоб не заключили чего-нибудь в дурную сторону и решился — как ты думаешь — перевести для нее Шиллерова Валленштейна[50], в котором она восхищается ролею Теклы. С каким удовольствием принялся я за работу и какое удовольствие работа мне доставила. Каждое явление, каждый монолог отзывался в душе моей, я предчувствовал все, что говорили Макс, Текла, Шиллер. Мысль, что мой труд будет приятен этой несравненной девушке, которую я люблю более всего на свете, что она, читая его, будет думать обо мне, одушевляла меня — я ночи не спал, и через две недели трагедия была готова. Нет — никогда, никогда не позабуду я этого блаженного времени, и если бы я во всю жизнь свою получил от Луизы только это вдохновение, и тогда осталась бы она незабвенною для моего сердца. Буду ли я опять когда-нибудь так счастлив? Оставалось три дня. Я сшил тетрадь из голландской бумаги и начал переписывать с таким тщанием, с каким от роду не писал ничего. Каждую строку отделывал как артист. Наконец наступило 25 августа. Я отправился в Сокольники и так боялся — сам не понимаю чего — что даже сердце у меня билось. — Меня встретила именинница… Я подошел к ней… и тут не помню уже, что было со мной, как отдал тетрадь свою и что сказал ей — даже что она отвечала мне. — И так об утре я не могу написать тебе ни слова. Помню только, что к этому времени принадлежит один взгляд ее… взгляд, который останется навек в душе моей. О, если бы так взглянуло на меня Провидение! Теперь при одном воспоминании об оном какая-то райская благодать по мне разливается. — Ангел! небесный ангел! благословляю тебя, благословляю минуту, в которую я видел тебя на земле! За обедом я сидел подле нее: на ней было клетчатое серенькое платье из холстинки. — И вот что странно! Платье это мне не нравится, очень грубого цвета, но так пристало к ней, так… я не знаю что-то… что она мне еще милее показалась в нем. Белая косынка кисейная чуть лежала на шее. Средний конец был подправлен сзади под пояс, два остальные зашпилены на груди бриллиантовою булавкою. — Волосы, незавитые, были соединены с косою под черепаховым гребнем. — Гостей сидело за столом человек десять, и между прочим, какой-то полковник, увешанный орденами, старинный сослуживец ее дяди, с сыном, молодым человеком лет в двадцать. — Ей почти не удалось говорить со мною. — Пили за здоровье. «Поздравляю вас, будьте счастливы!» — сказал я ей вслух и подумал про себя: «Ты сама счастие». — После обеда все гуляли в саду. Она улучила как-то свободную минуту, когда нас не слыхал никто, и сказала мне:

— Я всегда проводила этот день с удовольствием, но никогда не проводила с таким удовольствием, как ныне, и им я обязана вам. Еще раз благодарю вас.

— Дай бог, чтоб всякий год увеличивалось ваше удовольствие, — отвечал я.

— Это уже слишком много, — а вы разве всякий год будете переводить мне по Валленштейну?

— Даже писать, если это приятно вам.

— Честное слово?

— И слово, и дело!

— Ударимте по рукам. — А мне что пожелать вам?

— Мне не желайте ничего. Я уже счастлив мыслию…

— Луиза! — тут закричал г. Винтер, — послушай, Луиза! покажи нам свою беседку.

— Там не убрано, дяденька, извините…

— Что за вздор! Там хорошо и без уборки…

— Но у меня нет ключа.

— Сходи за ним.

Она пошла как будто нехотя, и я не понимал отчего. Возвращается… идем… вхожу и я, и что же попалось мне прежде всего на глаза? Моя тетрадь, обвернутая в чистую бумагу и разложенная на последней сцене… на конце было написано что-то, как я увидел издали. — Я отворотился в сторону и стал смотреть на портрет Дмитриева, нарочно для того, чтоб дать ей время прибрать тетрадь. Мы пили чай в беседке. Впрочем, мне как-то неловко было при чужих людях. Она заметила это и спросила меня о причине. Я сказал, что лучше люблю быть с нею сам-дру… сам-третей.

— У вас мой вкус, — отвечала она мне, улыбаясь, — я также не люблю общества.

— Позвольте же мне отпраздновать нынешний день послезавтра у вас; в воскресенье, — сказал я, — вы будете одни?

— Приходите, приходите, буду дожидаться вас.

Я взял шляпу и ушел потихоньку.

ПИСЬМО XV От Всеволода к его другу.

Meurs Cesar![51] Женись на Луизе. Я случайно узнал много подробностей в ее пользу (она подруга моей новой знакомки), читал многие ее письма и признаюсь, они мне очень понравились: ясны, правильны, умны. Нигде не страдает ни грамматика, ни логика; есть даже ученые термины. Долго думал я вообще о браке. Правду сказать: почему и не так? ведь и Шлёцер, и Гердер, и Герен[52] были женаты. Можно работать и при жене. — Однако — все как-то мудрено мне кажется! Жена! Дети! — Нельзя не рассмеяться! Я вообразить себе этого не умею. — Так и быть. Я благословляю тебя и жду ответа.

ПИСЬМО XVI От Луизы к ее подруге.