Соколы огня и льда (ЛП)

Моя семья выжила. Но в день, когда вода закипела, дед сжёг кожу на пальце так глубоко, что тот почернел, высох и до самой его смерти оставался бесполезным. И каждый раз, глядя на него, дед снова чувствовал, как боль опаляет и тело, и сердце.

Теперь я знаю, что чудище в нашем озере гораздо страшнее тех, которых мы с Валдис боялись в детстве. Наш дед сбежал от своего горящего озера, мы же не можем. И когда наше озеро закипит, в этой пещере не выжить никому — ни мышам или жукам, ни этому мертвецу, ни мне. Если я не сумею сбежать, то умру в мучениях, как тот мальчик в озере.

Я не могу бросить Валдис. Я поклялась, что верну её тело в ледяную реку, чтобы душа могла улететь на волю, я ей обещала. Но если до того времени драугр не выйдет, я не могу забирать её, выпуская в мир монстра, который станет разрушать и убивать. Я не оставлю её одну с этой тварью. Я никогда в жизни не покидала её, и не могу оставить её после смерти. Я умру здесь, как и она, прикованная к скале. Я сжимаю покрепче руки, чтобы они не тряслись от ужаса. Хватит ли у меня сил это сделать?

Я смотрела на угольки очага, на пекущийся глиняный горшок. Осталось три дня до того, как я смогу начать исцелять тело драугра. Три долгих дня и три ночи ожидания. Но сколько времени остаётся до того, как взревёт чудовище озера? Недели? Дни? Часы, или даже минуты? Сколько я протяну в пещере, когда вода закипит и пар станет ещё гуще?

Мне нужно время, чтобы успеть найти способ отправить обратно его дух, но как не проси, время даруется не всегда. Вода, капающая из треснутой миски, никогда не вернётся обратно.

Глава одиннадцатая

Hausse-pieds, teneur и attombisseur — так называют трёх соколов, которых хозяин бросал на охоту за цаплей, одного за другим.

Первый ястреб, Hausse-pieds или «занесённая стопа». Он взмывал в небо и донимал цаплю беспорядочными ударами сверху.

Teneur, «удерживающий», шёл вторым. Его задача — спикировать на жертву в полёте и удержать, или «схватиться» с ней.

Attombisseur, «тот, что сбивает» — третий. Он заставляет цаплю спуститься на землю и убивает.

Изабелла

Ходить на кругах — сокол парит высоко над сокольничим и собаками, ожидая начала игры, когда добыча появится из укрытия и птица сможет на неё наброситься.

— Куда ещё ты полез, парень? — прикрикнул Витор на Хинрика, взбирающегося на гребень горы к сложенной там огромной куче мелких камней.

Хинрик осторожно добавил сверху свой камень и спустился вниз. Он встал перед нами, расставив кривые ноги, испытующе глядя на нас. Потом присел, поднял с дороги ещё один камень и протянул мне.

— Каждый должен положить туда камень, не то вам удачи не будет.

— Что это за чушь, мальчишка? — рявкнул на него Витор. Усталость и голод всех нас сделали раздражительными.

— Когда впервые минуете gröf… такой могильник с камнями, вы должны добавить в него по камню.

— Чья это могила, парень? — спросил Фаусто.

Хинрик пожал плечами.

— Колдуна или ведьмы. Чтобы так хоронили, нужно было быть очень сильным. Не дашь им камень — они тебя проклянут. Вы должны это сделать, — взволнованно добавил он.

Витор фыркнул.

— Я уж точно не стану делать ведьмам никаких подношений. Это кощунство, мальчик.

— Да, Витор, я и забыл, ты же теперь строгий лютеранский пастор, — сказал Маркос.

— Тебе хорошо известно, что я не лютеранин, — в голосе Витора хрустнул лёд. — Я здесь чтобы составить карту этого острова.

Взгляды, которыми обменялись Фаусто и Маркос, явно показывали, что они не поверили ни единому слову.

— Тогда почему ты не остался на побережье? Разве не с берега всегда начинают составлять карту? — сказал Фаусто.

Он нагнулся, выбрал камень из множества других, осыпавшихся на дорогу с вершины горы. Глядя на выражение его лица, я была почти уверена, что он делает это чтобы позлить Витора. Трудно сказать, кто из остальных двух мужчин относился к Витору хуже — оба использовали любую возможность, чтобы задеть его, впрочем, как и друг друга. А за последние несколько дней, от попыток выживания на открытой местности, голода и усталости, их нрав стал только хуже. Фаусто и Маркос ворчали и огрызались как друг на друга, так и на Витора. Казалось, из всех троих, только Витор сохранял спокойствие и самоконтроль, что ещё больше в нём настораживало.