Соколы Троцкого

Моя первая встреча с Тухачевским после долгой разлуки прочно осталась в моей памяти. Маршал вышел из-за стола мне навстречу с непринужденной вежливостью, с какой он всегда обращался с младшими. Он пополнел, виски его были тронуты сединой. Но лицо его было по-прежнему молодым и оживленным. Он был так же уверен в себе, так же внимателен к собеседнику.

Во время беседы зазвонил телефон. Маршал спокойно взял трубку, но вдруг неожиданно вскочил на ноги и заговорил совсем другим голосом:

– Доброе утро, Климентий Ефремович… Так точно, как вы скажете, Климентий Ефремович… Будет выполнено, Климентий Ефремович…

Так он говорил с Ворошиловым.

Этот случай произвел на меня тяжелое впечатление. Глядя, как этот замечательный военачальник получает и реагирует на приказы, стал понимать, почему на то, чтобы дать ответ на мой вопрос, требуется несколько дней. Даже Тухачевский уже не мог принимать решения, он просто выполнял приказы. Ему тоже приходилось спрашивать и спрашивать, все его действия должны были соответствовать, с одной стороны, указаниям Ворошилова и, с другой – решениям Политбюро. В ходе последующих контактов с ним я сделал вывод, что его воля была сломлена; в огромной бюрократической машине он стал простым винтиком. Из лидера он превратился в простого служащего.

В другой раз я получил от Тухачевского свою объемистую докладную записку с многочисленными пометками на полях. Посвящена она была сугубо техническим аспектам поставки танков Турции. Оказалось, что пометки, замечания, рекомендации и указания по каждому параграфу были сделаны рукой Ворошилова! Я же полагал, что Тухачевский поручит кому-то из своих подчиненных подготовить мне ответ. Вот до какой степени централизации все дошло. Всякая инициатива, даже на самом высоком уровне, была задавлена. В большинстве случаев и Ворошилов не решался принимать самостоятельное решение, не посоветовавшись со Сталиным.

Однажды возникла проблема с самолетами, которые были ранее поставлены в Персию. Я должен был вынести ее на рассмотрение Тухачевского и Гамарника, поскольку Ворошилов был в отпуске. Вопрос сам по себе имел второстепенное значение. Самолеты уже были проданы, и сейчас речь шла о поставке некоторых запчастей, на что также требовалось согласие Наркомата обороны. Мои переговоры с двумя военачальниками продолжались две недели, а остро необходимые запчасти тем временем лежали без движения. Проблема заключалась в том, что до возвращения Ворошилова с курорта этот вопрос никто не мог решить. Наконец по моей просьбе Гамарник позвонил в санаторий, но получил ответ адъютанта «Ждите возвращения наркома».

В этот период я часто встречался с двумя старыми друзьями, с которыми познакомился еще в Академии Генштаба – генералами Я. И. Алкснисом и А. И. Геккером. Я часто думаю о их трагических судьбах. Алкснис – известный летчик, установил много воздушных рекордов, стал командующим Военно-Воздушными Силами, которые он практически и создавал. Это был высокоорганизованный человек, сторонник строгой дисциплины. Он часто сам инспектировал летные части, и горе тому летчику, который попадался ему на глаза невыбритым или небрежно одетым. Не потому, что он был просто придирой и педантом, но, как он сам объяснял мне, авиация требует постоянного внимания к деталям. Отсюда и его требования строгой дисциплины. Несмотря на свою прямолинейность, он был хорошим методистом и много сделал для воспитания боевого духа советских летчиков. В том, что сегодня советская авиация является таким мощным оружием, безусловно, есть его большая заслуга. Главком ВВС Алкснис был расстрелян вместе с ближайшими помощниками. Это был страшный удар для авиации, от которого она долго не могла оправиться.

Генерал Геккер в то время был начальником протокола у Ворошилова и отвечал за все контакты с иностранными военными атташе – работа, требующая очень большой тонкости. В нем дипломат оттеснил на второй план солдата. Несколько раз я приглашал его на приемы в честь турецкой и литовской делегаций, с которыми мы вели переговоры о продаже вооружений. Он давал мне полезные характеристики на некоторых участников переговоров, раскрывая некоторые секреты этой специфической отрасли психологии, следил за тем, чтобы я неуклонно соблюдал протокол. Поднимая бокал с тостом, я видел, как он внимательно и с некоторым беспокойством наблюдал за мной. Я чувствовал, что для него я все еще был «Бенджамином» из академии. Хотя уже стал на двенадцать лет старше, но я все еще был самым младшим из тридцати внешторговских президентов. И я его никогда не подводил.

В 1935 году, уезжая в Грецию, я нанес Геккеру прощальный визит. Он только что получил ранг комкора и был одет в расшитую золотом новую военную форму. Эта награда за многолетнюю и безупречную службу, несомненно, была ему приятна. Он попросил меня прислать ему пару метров хорошего золотого шитья для парадной формы, что я с удовольствием выполнил. Это была нетемнеющая позолота. Он получил ее незадолго до своего ареста.