Соколы

Мы не звали тебя, не просили,
Не лобзали при встрече в уста.
Ты явился, как жулик, в Россию
От ночного «распятья Христа».

А заключительные строки вызвали всеобщий восторг:

Для тебя и ракета, и книга,
И такси, и гремучий состав.
Ты страшнее монгольского ига,
Тель-Авивский ученый удав.

Потом Геннадий Серебряков читал своих «Черных полковников» — явно о Брежневе. Запомнились строки:

И вот они добрались, соколы,
До тех высот, где ангелы поют.
И ордена, и звания высокие
Спеша, друг другу шумно раздают.
Увенчаны и гимнами и маршами,
И славой высших воинских наград,
И боевые, старые фельдмаршалы
Перед ними уж навытяжку стоят.
Семейными любуются муарами
И корешками непрочтенных книг,
И плачут над своими мемуарами,
Поспешно сочиненными за них..

Миронов и Ушанов спрашивали Ивана Матвеевича, нуждается ли он в помощи от местных властей, говорили о восстановлении исторических памятников в древнем Радонеже.

В последующие месяцы я часто встречался с Иваном Матвеевичем. Если дней десять не виделись, он звонил и приглашал. Обычно встречи проходили на его квартире, и лишь один раз я был в его рабочем кабинете в Институте математики. 3 февраля 1880 года Иван Матвеевич позвонил мне и сказал, что у него гостит известный шведский ученый, президент международной ассоциации математиков профессор Ленарт Карлесон и что он жаждет побывать в русской православной святыне Троице-Сергиевой лавре.

— Я знаю, что вы связаны с тамошним духовенством, — сказал Иван Матвеевич и попросил меня организовать его гостю посещение Лавры.

В тот же день я позвонил ректору Духовной Академии. Владыка сказал мне, что они с радостью примут почетного иностранного гостя в любое время. На другой день мы вчетвером, то есть швед, двое ученых из Института математики и я, приехали в Лавру. Осмотрели храмы и драгоценные сокровища Ризницы, побывали в Музее Академии и затем были тепло приняты владыкой, с которым состоялась непринужденная беседа. Ученый швед, человек тихий, поражающий своей скромностью, остался очень доволен. После обеда в ресторане «Золотое кольцо» я пригласил Ленарта Карлесона по пути в Москву заехать ко мне на дачу. Он поинтересовался моим творчеством, сказал, что жена его знает русский, и пожелал, если это возможно, получить на память о нашей встрече что-нибудь из моего сочинения. Я подарил ему недавно вышедший роман «Набат».

Когда потом я рассказал Ивану Матвеевичу о своем «сувенире» шведу, он весело, даже как-то задорно улыбнулся, произнес:

— Хорошо, что именно «Набат», там у вас остро поставлен еврейский вопрос. Думаю, что и у шведов он не менее остр.

В молодости Иван Матвеевич обладал богатырской физической силой. Рассказывал, как однажды в Лондоне, выступая перед учеными с эстрады, на которой стоял рояль и мешал выступающим, он, к изумлению присутствовавших, поднял этот тяжелейший инструмент и легко переставил его в глубь сцены.

16 февраля 1982 года он почувствовал себя плохо и был помещен в больницу. Сердце давало сбои, груз прожитых лет как-то сразу сломил его. Мы с Карацубой посетили его в больнице. Память его была по-прежнему светла, но в отрешенном угасающем взгляде чувствовались апатия и безразличие. Он понимал, что здесь в этой палате, его последнее пристанище и смиренно приготовил себя к неизбежному. Он был философом-мудрецом и философски смотрел на свой уход в мир иной.

Спустя сорок дней после его кончины были устроены, как и положено по православному обычаю, поминки, на которые пригласили Феликса Чуева, Николая Ушакова и меня. Соратники Ивана Матвеевича академики Н.С. Понтрягин и B.C. Владимиров просили меня написать о покойном книгу. С книгой дело сложней. Я знаю, что такая книга написана талантливым журналистом Шебановым для серии «Жизнь замечательных людей», да вот, оказывается, издать книгу о великом русском ученом-патриоте очень трудно, а в наше смутное насквозь сионизированное время почти невозможно. Пусть же эти беглые записки-воспоминания положат первые штрихи к портрету великого русского ученого, патриота и гражданина.

«РАДОНЕЖЦЫ»