Сократ Сибирских Афин

— Я думаю, ты еще больше укрепился бы в этом мнении, когда бы увидел, насколько каждый из них честолюбив и считает, что самой важной частью государственной жизни является та, в которой сам он может себя превзойти. Я утверждаю, что в своем искусстве сам по себе такой человек — наилучший. Что же касается наилучшего для человеческого общества и для него самого, то здесь он совершает множество промахов, ибо будучи лишен ума, он доверяет кажимости. При таких обстоятельствах разве не правы мы будем, если скажем, что подобное человеческое общество преисполнено множества смут и беззаконий?

— Правы. А как же…

— Признаешь ли ты, что большинство неразумно, разумны же — немногие.

— Да, Сократ.

— Да и те неразумны…

— Это-то мы несомненно подтвердим, Сократ.

— Следовательно, большинству людей выгодно и не знать и не думать, будто они знают. Ведь они будут изо всех сил стараться сделать то, что они знают или думают, что знают, и эти старания большей частью принесут им скорее вред, чем пользу.

— Да и всем другим, видимо, — тоже.

— Теперь ты понимаешь, насколько я был прав, когда утверждал, что обладание прочими знаниями без знания того, что является наилучшим, по-видимому, редко приносит пользу, большей же частью вредит тому, кто владеет такими знаниями.

— Да и всем другим — тоже, — уже более уверенно успел вставить я.

— Тот, кто приобрел так называемое многознанье и многоумение, но лишен главного знания, действует всякий раз, руководствуясь одним из указанных многочисленных знаний, но при этом поистине не пользуется попутным ветром судьбы, ибо он, думаю я, плывет в открытом море без кормчего, и такое жизненное плавание длится недолго. Ты видишь, сколь велико здесь затруднение, и, мне кажется, ты его со мной разделяешь, ибо ты без конца бросаешься из одной крайности в другую и то, что с уверенностью признавал, снова отбрасываешь и отказываешься от своего мнения. Поэтому, кажется мне, тебе всего лучше проявить сдержанность. Я думаю, ты в силу своей заносчивости, — именно так легче всего назвать неразумие, — не пожелаешь воспользоваться моим советом. Поэтому надо выждать, пока тебя не научат, как следует относиться к богам, к людям и к нам-всем.

— А когда же это время наступит, Сократ, и кто будет моим учителем? Я с радостью бы узнал, кто это человек.

— Может быть, это вовсе и не человек… Но думается, что сначала надо снять с твоей души пелену мрака, сейчас ее окутывающую, с тем чтобы после этого указать тебе, каким путем ты придешь к познанию добра и зла. А до тех пор, кажется мне, ты будешь на это неспособен.

— Выходит, Сократ, не ты — мой учитель?

— Нет, не я. Я вообще никого не учу.

— А как же так получилось, Сократ, что мы с тобой встретились и подружились?

— Причина тому, глобальный человек, была не человеческого, но божественного свойства. Позже ты сможешь оценить ее значение. Я уже давно наблюдаю за тобой. Ты считал ранее, что тебе не нужен никто из людей. Мол, присущее тебе могущество таково, что ты ни в ком не нуждаешься. Если бы я, глобальный человек, видел, что ты привержен только злу, я бы не стал в тот день дожидаться тебя на скамейке под сенью могучих сосен. Но я хочу доказать тебе самому, что у тебя совсем другие замыслы, и ты увидишь из этого, насколько внимательно я все это время за тобой следил. Мнится мне, что если бы кто-нибудь из богов тебе рек: “Глобальный человек, желаешь ли ты жить тем, чем жил прежде, или предпочел бы тотчас же умереть, коль скоро не сможешь рассчитывать в жизни на большее?” — ты избрал бы смерть.

— Ну, — подтвердил я.

— Но ты не можешь умереть. И я скажу тебе сейчас, в какой мелкой и ничтожной надежде ты продолжаешь жить. Ты полагаешь, что если вскоре выступишь перед народом Сибирских Афин — а это предстоит в самый короткий срок, — то сумеешь ему доказать, что достоин таких почестей, каких не удостаивался еще никто, даже славный Агатий. Доказав это, ты обретешь великую власть в городе, а уж коли здесь, то и во всей Сибирской Элладе ты станешь самым могущественным, да и не только среди эллинов, но среди варваров, обитающих на одном с нами материке. А если бы тот же самый бог сказал, что тебе следует владычествовать лишь здесь, в Азии, в Европу же тебе путь заказан и ты не предназначен для тамошних дел, то, я думаю, жизнь не была бы тебе в жизнь на этих условиях, коль скоро ты не можешь, так сказать, заполнить своим имеющимся могуществом и отсутствующим именем все Пространства и Времена.

— Бери больше, Сократ, — сказал я. — Мне надо создать Вселенную, превратив ее затем в Космос.