Сократ Сибирских Афин

Я чувствовал, что Сократу не терпится вставить слово или вопрос, но угроза смертной казни останавливала его.

— Извращая физический смысл принципа вполне определенной неопределенности, — продолжал Кесарь, — согласно которому нельзя, якобы, с какой угодно точностью налагать штрафы и поборы, идеалисты-философы и идеалистически настроенные физики проповедуют полный индетерминизм в налоговой политике государства, будь это даже и великие Сибирские Афины. И это несмотря на все мои победы и теоретические доказательства в Испании! Они продолжают утверждать, что в мире господствует полная неопределенность, хаос Гесиода, что явления мира никакого объективного пространственно-временного характера не имеют, что пространство и время теряют всякий объективный смысл, что-де запросто могут встретиться на одном симпозиуме я, Флавий Веспасиан, живший через сто с лишним лет после меня, и даже Марк Аврелий, уж и вовсе пьянствующий через века. А происходит это, якобы, потому, что все пространственно-временные характеристики зависят от некоего глобального человека. Вот до какой чуши доходят идеалисты!

— Бред, да и только! — подтвердил император Флавий Веспасиан, но не проснулся.

А принцепс Марк Аврелий только укоризненно вздохнул, то ли мягко протестуя против вранья идеалистов, то ли — против упоминания о своем беспробудном, видать, пьянстве.

— Вот ведь как повернул все варвар! — продолжил Кесарь. — Что же касается защиты мною самого передового в Ойкумене учения, то я вынужден был снова начать войны и ходить в походы, подчинившие Галлию материализму, диалектическому и историческому одновременно. Я начал иную жизнь, вступив на путь новых деяний. И тут я выказал себя не уступающим никому из величайших, удивительнейших полководцев и военных деятелей мирного времени. Ибо, если сравнивать со мною Фабиев, Сципионов и Метеллов или живших одновременно со мною, чуть раньше или чуть позже, Помпея, Александра Армагеддонского и Наполеона, воинская слава которых превозносится иногда до небес, то я своими подвигами одних оставил позади по причине суровости мест, в которых вел войну, других — в силу размеров страны, которую привел к окончательному материализму, третьих — имея в виду численность и мощь неприятеля, которого победил, четвертых — принимая в расчет дикость и коварство, с которым мне пришлось столкнуться, пятых — необдуманным человеколюбием и снисходительностью к пленным, шестых — подарками и безудержной щедростью к своим воинам и, наконец, всех — тем, что дал больше всего сражений и истребил во славу диалектического и исторического материализма наибольшее число врагов. Ибо за те неполные десять лет, в течение которых я устанавливал в Галлии самое передовое учение, я взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста народов и народностей, сражался с тремя миллиардами варваров, из которых один миллиард окончательно и бесповоротно уничтожил во время битв и замирений и столько же захватил в плен.

Тут даже мне стало ясно, что с таким полководцем запросто можно было завоевать и Персию, существуй она в природе. Да и зал уже снова начал вспоминать:

— На Персию!

Жаль, что Персия никак не могла сыскаться в Космосе. Понимал это и сенатор Гай Юлий Кесарь, поэтому на призывы не реагировал, а спокойненько гнул свою линию:

— Опровержение субъективистских взглядов на пространство и время в мире неотделимо от решения вопроса: существует ли в мире беспричинная причинность, военное счастье и любовь с первого взгляда. Мнение на этот счет Гейзенберга, Дирака, Бора и их компании общеизвестно. Они утверждают, что в мире царит полнейший произвол в лагере микрочастиц. А это уже явная чертовщина! Я и людям-то ни за что не позволю проявлять “свободу воли”, не говоря уже о каких-то там электронах-позитронах! А британец Эддингтон откровенно заявляет, что “религия, дескать, стала возможной для здравого научного ума”, начиная с какого-то там, им самим установленного года по григорианскому календарю. А я еще и юлианский календарь пока не ввел, но собираюсь… Так вот, в этом самом, не установленном пока еще году, дескать, была окончательно и бесповоротно устранена строгая, не подлежащая обсуждению, причинность. Эти, мягко говоря, неправильные взгляды имели подражателей и среди некоторых философов и физиков Сибирских Афин, например в лице уважаемого, пока что, мною Сократа, сына Софрониска и повивальной бабки Фенареты, заявляющего, что “детерминистическое описание поведения человека и всего человеческого общества должно быть здесь оставлено”, что “детерминистическая теория, трактующая поведение широких народных масс, не нужна и, более того, просто-напросто невозможна”. Другими словами, мол вокруг один бардак!

Сократ зажевал конец своего старенького гиматия, чтобы ненароком не прервать речь сенатора Гая Юлия Кесаря.

А Кесарь, оказывается, хорошо разбирался в физике, даже той, что была идеалистической. И, странное дело, сам-то он не сбился на ложный путь, изучая и исправляя труды физиков-идеалистов! Видать, главное — иметь правильную линию в голове.