Сократ Сибирских Афин

— Твое руководство этим историческим симпозиумом никто, материалистический Межеумович, не оспаривает, — успокоил его Сократ. — Но что же вытекает отсюда для самого Протагора? Неизбежно вот что: если ни сам он не думал, что мера всех вещей — человек, ни толпа — а мы-все так и не думаем, — то тогда никому не нужна та истина, которую он написал. Если же он все-таки так думал, но толпа не разделяла его мнения, то, как известно, смотря по тому, кого будет больше, — тех, кто разделяет его мнение, или тех, кто не разделяет, оно не будет или будет истинным. И вот что занятнее всего: ведь он признает истинным и то мнение, которое полагает его собственное мнение ложным, коль скоро соглашается, что всякое мнение бывает лишь о том, что существует.

— Верна! — гаркнул Межеумович. — Давить таких гадов надо!

— Так не придется ли ему признать, что его собственное мнение ложно, если он согласится с тем, что мнение тех, кто считает его ложным, — истинно?

— Это неизбежно, — согласился я.

— А прочие разве признают, что мы-все заблуждаемся?

— Ни в коем случае!

— А он, сам Протагор, в свою очередь разве не согласится, что их мнение истинно, исходя из того, что он сам написал?

— Куда ему деться? — сказал я. — Конечно, согласится!

— Итак, будут оспаривать все выдвинутые Протагором положения, более того, с этим согласится он сам, признавая, что мнение тех, кто утверждает противоположное, истинно. И тогда сам же Протагор вынужден будет признать, что ни собака, ни первый попавшийся человек не есть мера ни для одной непознанной вещи. Не так ли, глобальный человек?

— Так, — согласился я.

— Следовательно, поскольку все ее оспаривают, Протагорову “Истину”, она ни для кого не может быть истинной — ни для кого-либо другого, ни для него самого.

— Уж, не слишком ли, Сократ, мы наскакиваем на Протагора? — сказал я.

— Но еще не ясно, мой милый, не проскочили ли мы мимо правды. Ведь ему как учителю мудрости подобает быть умнее нас. Что, если он воспрянет сейчас во весь рост? Пожалуй, он уличит меня и тебя, сказав, что я много болтаю, а ты соглашаешься, а потом, погрузившись обратно в кружку, исчезнет?

— От него этого вполне можно ждать, — согласился я.

— Если взять государственные дела, то что каждый город сочтет для себя прекрасным или постыдным, справедливым или несправедливым, священным или нет и утвердит его как законное, то и будет для него поистине, и здесь уж ни один человек не будет мудрее другого, ни город — города. А что касается определения полезного и неполезного для города, то здесь — если уж придется Протагору согласиться — он признает, что с точки зрения истины один член Думы отличается от другого, как отличаются и мнения разных городов, и едва ли он отважился бы сказать, что, в чем бы город ни полагал свою пользу, в том, скорее всего, она и будет заключаться. Что же касается того, о чем я только что сказал, — справедливого или несправедливого, священного или нечестивого, то Протагору угодно настаивать, что ничто из этого не имеет по природе своей сущности, но становится таким поистине лишь тогда, когда представляется таким в общем мнении, и на такой срок, на какой это мнение сохраняется. И сколько людей ни перетолковывало всячески рассуждения Протагора, они так или иначе приходили к этой же мудрости. Видишь, глобальный человек, чем дальше, тем более важные вопросы встают перед нами.

— Так вот почему все ищут общества Протагора! — догадался я.

— Клянусь Зевсом, глобальный человек, никто бы не искал его бесед за большие деньги, если бы он не внушал всем к нему приходящим, что ни один гадатель и никто другой не может лучше него судить о том, каким покажется и будет будущее. А теперь нам следует подойти поближе к этому несущемуся бытию и, постучав, посмотреть, раздастся ли звук целого или надтреснутого сосуда. Спор из-за этого бытия — не пустое дело и не между малым числом людей.

Глава тридцать пятая

Тут уж симпозиум достиг своего апогея. Ксантиппа нашла солонку, правда, без соли. Межеумович уже путал пустую бутыль с полупустой и страшно расстраивался, когда из пустой не вытекало ни капли вдохновения. Но он все же приноровился к сложной ситуации и из пустой теперь наливал только Протагору, всем же остальным доставалось из полупустой. Критон смотрел на всех ласковыми и добрыми глазами. Я готовился провалиться то ли в подсознание, то ли в Аид. И тут Сократ сказал:

— А прав-то все-таки, оказывается, Протагор! Но в меньшей степени, чем мог бы.

Диалектик тут же озлился и, не скупясь, подлил софисту из пустой бутыли.

— Человек не только мера всех вещей, но и их причина, — заявил Сократ.

— То-то мы захламили самый достойный дом в Сибирских Афинах грудами вещей, — прозрела Ксантиппа.

— Помните ту надпись на храме в Дельфах? “Познай самого себя!” Она ведь имеет продолжение, закрытое ныне кумачовыми полотнищами, оставшимися еще от недоразвитого коммунизма, и полностью звучит так: “Познай самого себя и ты познаешь богов и Вселенную”. Значит, в душе человека заключено что-то соразмерное богам и всей Вселенной.