Сократ Сибирских Афин

Славный Агатий, материалист и я заглянули в чашу, но необходимой влаги там не увидели. Кусок льда, спаявшийся со стенками чаши, был там.

— Не могли согреть?! — возмутился славный Агатий.

— Как ее согреешь, — оправдывался посыльный. — Электричество отключили.

— В термосе принесите! — закричал хронофил.

— Так ведь все замерзло. Теплотрассы прорвало, батареи разморозились и лопнули. Теперь лета ждать надо. Может, летом и потеплеет.

— Ну…, работнички! — бесновался славный Агатий. — На кострах разогревайте!

— Да что уж ее разогревать, — миролюбиво сказал Сократ. — Так разгрызу. Зубы у меня крепкие. Ангиной бы только не заболеть.

— Тогда грызи скорей! — потребовал диалектический Межеумович.

Сократ хрястнул глиняной чашей о помост, расколол ее и начал грызть кристалл льда.

— Милый Межеумович! — сказал Сократ, проглотив кусочек льда. — Кто действительно посвятил жизнь философии, перед смертью полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага.

— Я уже, кажется, умираю, — тихо сказал диалектик и опустился рядом с Сократом на помост. — Ну кто бы мог подумать, что в Сибири так рано и внезапно установится зима. Ведь каждый год, скотина, приходит внезапно!

Сократ откусил еще кусочек ядовитого льда, похрустел им немного и сказал:

— Те, кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним — умиранием и смертью. Люди, как правило, этого не замечают, но если это все же так, было бы разумеется нелепо всю жизнь стремиться только к этому, а потом, когда оно оказывается рядом, негодовать на то, в чем так долго и с таким рвением упражнялся.

— Не разговаривай, Сократ, занимайся делом, — тихо попросил Межеумович.

— Потрогай-ка, Критон, мою пятку, — попросил Сократ. — Может, яд уже начал действовать?

Критон ощупал ему ступню и спросил, чувствует ли Сократ прикосновение?

— Нет, — ответил Сократ, чем обрадовал диалектического Межеумовича, крепившегося уже из последних сил.

— Да у тебя пятки и раньше ничего не чувствовали, — сказал Критон. — За семьдесят-то лет задубели окончательно.

— Тогда потрогай повыше, — попросил Сократ.

Критон ощупал голень. Сократ прикосновения не почувствовал. Ведя руку вверх, Критон показывал, как тело Сократа стынет и коченеет.

— Положить его надо, — посоветовал Межеумович, но сам уже не смог произвести этого действия.

Сократ раскусил уже весь лед и сказал, что холод подступает к сердцу.

— Слава богу, — прошептал диалектический материалист.

— Критон, — позвал Сократ, — не забудь продлить мой полис бесплатного медицинского страхования.

— Непременно, — отозвался Критон, — Не хочешь ли еще что-нибудь сказать?

Но на это вопрос ответа уже не было.

— Не обманул Сократ, — прошептал Межеумович и тоже затих.

— А где же глобальный человек?! — спросил славный Агатий.

Я взглянул вверх, на помост, но глобального человека не увидел.

Эпилогос

Сократа похоронили в лютую зимнюю стужу. Рядом упокоился и диалектический Межеумович. Мы-все опомнились на короткое время, ужаснулись, но тут же с облегчением переложили ответственность на кого-то другого. А что? Мы только поступили, как все. И никакой вины на нас-всех вовсе и нет.

Некий Кимон, известный тем, что писал эпитафии на всех, даже еще здравствующих, сочинил Сократу такую:

Каменотес, болтун и реформатор мира,

Князь колдовства, изобретатель каверз, спорщик,

Заносчивый насмешник и притворщик.

Ксантиппа одобрила такую характеристику.

А диалектического Межеумовича посмертно расценили так:

Он превозмог самого себя!

Поминки по Сократу были скромными, хотя Критон и принес ведро самогону. Собралось человек двадцать, не считая Ксантиппы и детей. Даже ненавистный мне Аристокл приперся. О чем тут можно было говорить?

А вот Даздраперма в честь похорон своего, между прочим, мужа устроила в “Высоконравственном блудилище” оргию, на которую был приглашен и славный Агатий.

Хронофил чувствовал некоторую ответственность за смерть диалектического материалиста, поэтому бездумно согласился. И пока блудницы отвлекали охрану, Даздраперма завалила на себя славного Агатия, обхватила крепко-накрепко его своими ручищами и ножищами и не отпускала до тех пор, пока от хронофила не осталась лишь пустая оболочка. Да еще и прекрасное лицо поцарапала своей трехдневной щетиной. Побриться-то в эти дни ей, видать, было некогда.

Похоронили и славного Агатия, увековечив его память такими словами на камне:

Благодетелю человечества!

Даздраперма после этого объявила себя главой диалектического и исторического материализма, усилив свои доводы публичным заявлением, что она, дескать, вполне возможно, что и забеременела от самого славного Агатия.

Все понимали, что кто-то должен возглавлять материализм и не особенно возражали. Даздраперма, так Даздраперма…

Растолкав локтями хронофилов помельче, в новые Агатии выбился “наиславнейший” Агатий. И все в Сибирских Афинах пошло хорошо и еще лучше.