Сократ Сибирских Афин

— Кончилась сраная Перестройка! — возликовал материалистический Межеумович. — Да здравствует развитой социализм, от которого и до коммунизма рукой подать!

— Такой вот у нас диалектический закон природы, — печально сказал Сократ.

Межеумович услышал “ключевое” слово и потребовал:

— Так выпьем же за диалектику!

За диалектику всем было пить не привыкать.

Сократ, кажется, закончил свою речь. Она была одобрена всеми присутствующими. А одобрение тотчас же было подкреплено еще одним вкушением водки из граненых стаканов и металлических кружек.

Подкрепился и я. А сам думал: так каким же образом моя душа избавляется от чрезмерного беспокойства? Тут и подавление, превращение в зависть, злость и ненависть, а также отождествление с агрессором. Эти примитивные защитные механизмы необходимо было выявлять, следить за их нежеланием раскрываться и допускать над собой анализ. Триллер о Пенфее касался тех таинственных и могущественных сил, которые чаще всего пробуждаются к действию событиями повседневной жизни. Таких сил, к восприятию которых наша душа уже подготовлена. Он говорил об опасностях и предупреждениях, но не показывал, как противостоять страху и жестокому разрушительству.

Тут была какая-то прямая связь с нами-всеми. Но какая, я не мог понять.

Надо будет поговорить об этом с Сократом специально, подумал я.

— Так, значит, пить, сколько хочешь, но не напиваться, — заключил Сократ. Потом он свесился со своих верхних нар (как только удержался!) и сказал мне: — Пора возвращаться, глобальный человек. Сделай-ка так, как и было.

— Сделаю, — согласился я.

Дело в том, что я уже не мог больше выносить вид резвящейся на коленях у хронофила Каллипиги.

Нет, на симпосии мне было лучше, чем в “трезвильне”.

Глава шестнадцатая

Как мы вернулись в “Мыслильню”, я плохо помню. Кажется, мы забаррикадировали дверь, ведущую из той самой кухоньки с прокисшими щами в дом Каллипиги. Причем, вернулись именно в тот самый момент, который был прерван появлением милиционера и дружинников.

Анаксимандр, Анаксимен, Диоген и даже Пифагор с Ферекидом лежали на своих местах. Межеумович похрапывал на полу. А Сократ заканчивал рассказывать триллер о Пенфее.

Когда все присутствующие вдоволь напереживались душераздирающей историей Пенфея и Агавы, когда были досконально исследованы все причины и следствия этой истории, когда все вина из погреба Каллипиги были испробованы и симпосий достиг нужной остроты мышления, Сократ вновь предложил продолжить разговор о Пространстве и Времени. Начали с Анаксимандра.

— Мы тут с большим вниманием выслушали научное сообщение Фалеса о том, что все произошло из воды. С чего начнешь ты, Анаксимандр? — спросил его Сократ.

— С велосипедных шин, — ответил тот.

Мне пока что была непонятна связь между велосипедными шинами, Пространством и Временем, но я приготовился слушать, ведь непонятным было почти все.

— Начало — это вечное движение, обладающее старшинством над влагой, и от него одно рождается, а другое уничтожается.

— А что же это у тебя вечно движется? — поинтересовался Сократ.

— Нечто беспредельное, потому что у него нет начала, но оно само есть начало других вещей и оно все объемлет и всем управляет. Оно божественно, ибо бессмертно и неуничтожимо.

— А каков смысл этих утверждений? — спросил Сократ. — Можно ли на их основании сказать, что идея беспредельного родственна идее единого бога или, скажем, повсюду разлитого мирового духа?

— Беспредельное божественно, ибо оно бессмертно и неуничтожимо. Бессмертие же есть исключительное свойство богов. Именно бессмертием боги в первую очередь отличаются от людей и прочих живых существ. Вечность беспредельного, его неисчерпаемость и неуничтожимость дает ему право именоваться “божественным”. Ничего другого за этим эпитетом здесь не кроется.

Тут дико всхрапнул Межеумович и сразу же встрял в разговор.

— Если бы кто-нибудь растолковал Анаксимандру понятие материи в том смысле, в каком оно употребляется в диалектическом материализме, то он, ни минуты не колеблясь, тут же обозначил бы его тем же эпитетом “божественное”.

Анаксимандр не обратил на него внимания и продолжил:

— Беспредельное всем управляет не потому, что оно действует как личное божество, сознательно руководящее миром или же как “вечный перводвигатель” Аристотеля, остающийся неизменным и неподвижным, а потому, что все совершающееся в мире берет свое начало в “вечном движении” беспредельного и определяется теми закономерностями, которые в нем скрыты.

Я, конечно, дулся на Каллипигу за то, что она сидела на коленях у этого славного Агатия. Но, с другой стороны, симпосий, кажется, не прерывался. А тогда никакой “трезвильни” не было, и ни на чьих коленях Каллипига не сидела. Но ведь было же, было! Я обиделся уже на самого себя и решил включиться в философский мыслительный процесс.