Сокровенное таинство

– С меня хватит! – со злостью прошипел Уриен. – Теперь ты сам придешь ко мне! Ты придешь и будешь умолять меня о том, в чем сейчас отказываешь. А иначе я расскажу все, что мне известно, а известно мне достаточно, чтобы погубить тебя. Ты притащишься ко мне как побитый пес и будешь молить о пощаде, а не то я уничтожу тебя – так и знай! Я даю тебе три дня, Фиделис! А к исходу третьего дня, к вечерне, я жду тебя, брат! И если не дождусь, ты отправишься прямиком в ад, а я посмеюсь, глядя на то, как тебя пожирает пламя!

Выпалив эти слова, Уриен резко повернулся и выбежал из кельи, а Фиделис еще долго оставался в темном углу – глаза его были закрыты, грудь тяжело вздымалась. Наконец он нетвердым шагом, держась за стену, добрался до скамьи и дрожащей рукою взял кисть. Работать в таком состоянии он, разумеется, не мог, ибо сердце юного монаха сдавило отчаяние и он пребывал в оцепенении, не находя выхода, не видя пути к спасению. Постороннему взору предстала бы обычная картина – переписчик, который усердно корпит на пергаментом. Однако брат Рун почуял неладное.

Проходя мимо хранилища рукописей, во внутреннем дворике он встретил брата Уриена, и от него не укрылось злобное и в то же время торжествующее выражение его лица. Рун не видел, откуда вышел Уриен, но догадался, кого искал здесь этот человек, раздираемый яростью и тайной мукой. Быстрым шагом юноша подошел к помещению, где трудился Фиделис.

Рун даже намеком не дал понять, что заметил странную бледность друга, и сделал вид, что ничуть не удивлен его непривычной рассеянностью и отрешенностью. Как ни в чем не бывало брат Рун уселся на скамью и завел обычный разговор, касавшийся каждодневных монашеских забот и трудов, похвалил еще не законченный набросок виньетки и сам, взяв в руку кисточку, старательно обвел золотой каймой пару нарисованных Фиделисом листочков. Казалось, Рун был всецело поглощен этим важным делом – он даже кончик языка прикусил, точно школяр, осваивающий премудрость письма.

Когда зазвонил колокол к вечерне, молодые монахи поспешили в храм. Лица их были спокойны, но на душе у обоих кошки скребли.

Когда пришло время ужина. Рун не пошел вместе со всеми в трапезную – вместо этого он направился в келью, где спал брат Хумилис. Долго и терпеливо сидел юноша у его постели, не решаясь будить больного. И здесь, в безмолвии и сумраке кельи, вглядываясь в изможденное, осунувшееся лицо со впалыми щеками и глубоко запавшими глазами, Рун, которого переполняли жизненные силы, с поразительной ясностью ощутил поступь смерти, неотвратимо приближавшейся к ложу больного. Это заставило юношу отказаться от первоначального намерения. Ибо он не мог позволить себе возложить на человека, отягощенного недугом и, возможно, стоявшего на пороге вечности, дополнительное бремя. Узнай Хумилис о случившемся, он из последних сил бросился бы на защиту друга, и это усилие могло оказаться последним в его жизни. Рун сидел тихонько и ждал, пока после ужина не появился брат Эдмунд, который всегда в это время совершал вечерний обход своих подопечных. Юноша вышел в коридор и, подойдя к попечителю лазарета, обратился к нему.

– Брат Эдмунд, я беспокоюсь за брата Хумилиса. Я заглянул к нему, посидел у его постели – он тает прямо на глазах. Я знаю, что ты делаешь все, что нужно, но мне подумалось: а что если поставить рядом с ним второй топчан – для брата Фиделиса? Мне кажется, так им обоим было бы спокойнее. Фиделис рядом с ним сможет уснуть, а иначе всю ночь будет переживать, как он там без него. Да и брату Хумилису будет приятно видеть, что рядом с ним друг, готовый в любую минуту прийти на помощь. Они вместе пережили пожар в Хайде… – Юноша внимательно взглянул в лицо брату Эдмунду, глубоко вздохнул и промолвил очень серьезно: – Мне кажется, они даже ближе друг другу, чем отец и сын.

Брат Эдмунд вошел в келью и окинул взглядом спящего. Дыхание Хумилиса было прерывистым и слабым, тонкая простыня, покрывавшая его тело, не могла скрыть болезненной худобы.

– Пожалуй, ты дело говоришь, – согласился Эдмунд. – В чулане, возле часовни, есть свободный топчан – вот мы его сюда и поставим. Не шибко просторно будет – но ничего, в тесноте, да не в обиде. Пойдем, малый, поможешь мне притащить лежанку, а брату Фиделису скажешь, мол, если он хочет, пусть ночует здесь.

– Он будет рад, – заверил брата Эдмунда Рун.

Фиделису было сказано, что такое решение принято братом Эдмундом, дабы обеспечить постоянный пригляд и уход за Хумилисом. Это представлялось вполне обоснованным, и если Фиделис и заподозрил, что тут не обошлось без вмешательства Руна, то ничем этого не выразил – разве что улыбкой, промелькнувшей на его грустном лице. И, само собой, он очень обрадовался.