Сокровенное таинство

Они подошли к подножию холма. К открытой калитке в плетеной ограде вела протоптанная множеством ног тропинка. Отсюда видны были скромная часовня и башенка над крышей богадельни. Брат Освин резво устремился вверх по склону. Лицо его светилось простодушной верой, и он готов был все силы отдать служению скорбящим. Надо надеяться, здесь ему не придется остерегаться ловушек, а если поначалу он в чем-то и ошибется, то вряд ли это остудит его горячее рвение.

— Помни, сынок, чему я тебя учил, — с трудом поспевая за юношей, на ходу наставлял брат Кадфаэль. — Слушайся во всем брата Симона. Некоторое время тебе придется поработать под его началом, как и он прежде трудился под надзором брата Марка. Главный смотритель здесь — один мирянин из предместья, но ты не часто будешь с ним встречаться: наведывается он сюда от случая к случаю, хотя бывает, что и проверку затеет. Но в общем-то он человек добрый и всегда прислушивается к советам тех, кто более сведущ во врачевании. Да и я буду рядом — и сейчас, и всякий раз, когда у тебя возникнет во мне нужда. Пойдем, я покажу тебе, что к чему.

Брат Симон был круглолицым, добродушным на вид человеком лет сорока. Он вышел на крыльцо, чтобы встретить прибывших, рядом с ним был неуклюжий мальчонка лет двенадцати. Глаза мальчугана покрывали бельма — он был слеп, но во всем остальном выглядел вполне здоровым и даже миловидным. Во всяком случае этот малец являл собой не самое печальное зрелище в этом прибежище скорби, где содержались тяжелобольные и прокаженные. Для этих несчастных богадельня при часовне Святого Жиля была не только приютом, но и тюрьмой: ведь чтобы не допустить распространения заразы, им не разрешалось выходить в город. Кадфаэль огляделся. Калеки грелись на солнышке в садике позади богадельни, глубокие старики и старухи плели в амбаре свясла для снопов. Так здесь было заведено: те, кто мог выполнять хоть какую-нибудь работу, охотно трудились, чтобы хоть отчасти оправдать расходы на свое содержание, а не работали лишь окончательно сломленные недугом. Некоторые из этих несчастных, кому их язвы мешали даже выходить на солнце, пристроились в тени фруктовых деревьев или в холодке часовни.

— Сейчас у нас здесь восемнадцать больных, — промолвил брат Симон, — и для нынешнего жаркого лета это не так уж много. К тому же трое из них не заразные и быстро идут на поправку. Денек-другой — и они встанут на ноги, да и побредут своей дорогой. Но им на смену придут другие, — Тут лекарь внимательно взглянул на брата Освина. — Да, юноша, непременно придут. Все время кто-то приходит, а кто-то уходит. Одни уходят затем, чтобы продолжить свой земной путь, а другие навеки покидают этот бренный мир. Для кого-то наша обитель становится последним пристанищем, и, надеюсь, далеко не худшим.

Слова брата Симона смахивали на проповедь, и Кадфаэль невольно улыбнулся, припомнив милое простодушие брата Марка. Впрочем, известно, что Симон человек добрый, сострадательный и трудится без устали — любое дело у него спорится. Освин выслушал его с почтением, думая о предстоящем ему служении и не задавая вопросов.

— Если ты не против, — обратился Кадфаэль к брату Симону, — я покажу парнишке здешнее хозяйство. Заодно и вот это разгрузим. — Монах указал на туго набитую суму, свисавшую у него с пояса, — Я принес все снадобья, о которых ты просил, и еще кое-что захватил — думаю, сгодится. Как только с этим разберемся — мы тебя разыщем.

— А что слышно о брате Марке? — спросил лекарь.

— О, наш Марк уже рукоположен в диаконы. Мне надо лишь протянуть на этом свете еще несколько лет, и тогда я смогу исповедоваться ему в самых страшных своих грехах и отойти с миром.

— С отпущением брата Марка? — с улыбкой промолвил Симон, выказывая неожиданную проницательность. Нечасто он отваживался на подобные намеки.

— Что ж, — задумчиво отозвался Кадфаэль, — очень может быть, что ты и прав. Я всегда считал, что на Марка можно положиться.

Он повернулся к Освину, который внимательно, с чуть растерянной улыбкой прислушивался к разговору старших, пытаясь вникнуть в суть их речей, ускользавшую от него, словно пух чертополоха на ветру.

— Пойдем, паренек, опорожним сумы, чтобы не таскать лишний вес, а потом я познакомлю тебя со здешним хозяйством.

Они прошли через большое помещение, которое служило одновременно и трапезной, и спальней для призреваемых, за исключением страдавших самыми опасными недугами. У стены стоял высокий шкаф, который брат Кадфаэль открыл своим ключом. Полки внутри были уставлены горшочками, флягами, склянками и деревянными шкатулками, в которых хранились пилюли, мази, отвары, притирания, собственноручно приготовленные Кадфаэлем. Монахи открыли сумы и выложили их содержимое на полки — туда, где оставалось место. Освин вдруг словно вырос в собственных глазах — он почувствовал себя посвященным в доступное немногим благородное искусство врачевания, ревностным служителем которого ему предстояло стать.