Сокровенное желание

Тянулись длинной чередой дни, пустые, тоскливые. И вот однажды глубокой ночью сгорел и наш дом. В него попало несколько зажигательных бомб. Мы едва спаслись. О том, чтобы взять какие-то вещи, не могло быть и речи. Лю Мёнчже почему-то замешкался — он спал на втором этаже, лестница уже полыхала, и ему пришлось прыгать с крыши на каменную ограду и уже с ограды спуститься на землю. Все трое мы побежали в храм Китидзёдзи. Я смотрел, как пожирает пламя наш дом, в котором прожил всю жизнь. Вмиг от него ничего не осталось, одни столбы.

Настало утро, холодное утро. Спасшиеся в храме люди стали постепенно возвращаться к своим пепелищам, чтобы хоть немного согреться.

— Ну-ну, вот и очистились!

— Все сгорело! Дотла!

Вместо приветствия все обменивались этими полными отчаяния словами.

— Учитель, что вы намерены теперь делать? — спросил Лю Мёнчже, с трудом волоча больную ногу. Он, видно, ушиб ее, когда прыгал с ограды. Отец лишь хмыкал в ответ, глядя куда-то в пространство.

— Кадзуо-сан, вот возьми! — Лю Мёнчже протянул мне что-то, завернутое в пестрый платок. Этот платок я сразу узнал. Сверток оказался легким. В нем был деревянный ящичек с праздничными куклами. Теперь я понял, почему Лю Мёнчже замешкался, когда начался пожар. Я опустился на колени, с бьющимся сердцем развернул платок, раскрыл ящичек и увидел кукол — императора с императрицей в парадных одеждах, сверкавших в лучах утреннего солнца…

Шел мелкий снег, с шорохом ложился на крышу, и этот шорох легким отзвуком отдавался в моей обретшей покой душе. Как-то сейчас живет Лю Мёнчже, думал я. Вернулся ли он в Корею? Если вернулся, то куда — на север или на юг? Сражался ли во время корейской войны? Да и, наконец, жив ли он? Мысли о нем не покидали меня.

Жена принесла мне чай, сказала:

— Смотри, простудишься! — Она закрыла распахнутые настежь двери на веранду, села рядом. — Попей чайку.

Исполненный чувства благодарности, я принялся медленно, с наслаждением пить чай, грея о чашку руки.

— Ты всегда так аппетитно пьешь чай. Правда, — сказала жена. Потом заглянула мне в глаза и, немного помолчав, тихо спросила: — Твоей сестре было бы сейчас сорок, да?

— …

Сорок! Матери в то время было меньше. Сердце сжалось от боли. Я живо вспомнил сестру такой, какой видел ее в последний раз, когда она махала мне рукой, тоненькой и длинной. Вспомнил, как, прощаясь с матерью, смотрел на ее нежное белое лицо и думал: «Какая она красивая».

За четверть века куклы утратили былой блеск, но смотрели на меня своим неподвижным взглядом, напоминая о тех, кто погиб в ту мрачную зиму.

Нет уже и отца, который без волнения не мог смотреть на старые куклы.

Нацуко Ёсикаи Вступая в жизнь

— Итак, в школе вы учились довольно хорошо?

— Да.

— И с физкультурой все было в порядке?

— Да.

— В вашем заявлении говорится, что вы практически не болели. Верно ли это?

— Да.

— Говорили ли вам когда-нибудь, что вы склонны к истерии, шизофрении или другим подобным заболеваниям? Скажем, преподаватели в школе?

— Нет, никогда. И дома тоже. — Голос Фумико Такано звучал пронзительно; казалось, она вкладывала в ответы все силы.

— Наблюдались ли у кого-нибудь из ваших ближайших родственников психические отклонения?

— Нет, ни у кого.

Вопросы истцу задавала адвокат Кёко Сакауэ. Уверенный, хорошо поставленный голос Сакауэ, усиленный осенним ветром, врывавшимся в открытое окно, доносился до последних рядов зала суда и был полной противоположностью тоненькому голоску Такано.

Кэйко Исэ сидела рядом с секретарем профсоюза фирмы «Шайн» Синго Цуюки и с восхищением следила, как безупречно ведет судебное разбирательство адвокат Сакауэ. Напротив Сакауэ, нахмурившись, сидел адвокат фирмы-ответчика Такаси Баба. Было что-то забавное в том, как внимательно слушал этот крупный, солидный мужчина диалог между изящной Сакауэ и совсем юной Фумико Такано… Невозмутимость, с которой Сакауэ вела дело, свидетельствовала о редкой для женщины силе и уме, и, хотя на первый взгляд она могла показаться сухой, во взгляде ее близоруких глаз, когда они обращались к Фумико Такано, сквозила глубоко затаенная нежность. Кэйко Исэ любила и уважала Сакауэ и гордилась тем, что эта блистательная женщина-адвокат ее друг.

По Фумико сразу было видно, что она лишь недавно приехала из деревни; на ее темном от загара личике виднелась крупная сыпь. Впервые в жизни стояла она перед судом и напряженно отвечала на вопросы. Но девушка не робела и отвечала искренне и толково.