Сокровища

На автостоянке они в замешательстве стояли у ее, взятой напрокат, машины, оба чувствовали неловкость и искали способ расстаться по-доброму.

— Благодарю вас. Вы очень облегчили мне трудную ситуацию, в которой я оказалась.

— И усложнил простую, — сказал он.

Она пожала плечами.

— Пит…

Она посмотрела на него.

— Меня некоторое время не будет. Но когда я вернусь, мне бы хотелось увидеть ваши рисунки. Держу пари, они недурны…

— Они будут такими, когда у меня появится возможность. А сейчас они в большинстве своем у меня вот здесь. — И она коснулась головы. Он улыбнулся.

Она видела его в зеркале машины, все еще стоящего и наблюдающего, как она уезжает.

Что она могла сказать? Каких слов ждала от него? Ее ошибка или его? Она думала об этом всю дорогу домой.

Но утром все мысли о Люке Сэнфорде были оттеснены гневом и раздражением на деда.

Разумеется, он, переполняемый вопросами, ждет ее в больнице, сгорая от нетерпения узнать, как прошел праздник. Понравился ли Беттине шоколад? А что давали ее матери нацисты, если она угождала им, подумала Пит?

Она отложила посещение деда до позднего утра, но, в конце концов, поняла, что нельзя избежать этого разговора.

Когда она вошла к нему в палату, Джозеф показался ей маленьким и старым, огромная нога в гипсе была поднята. Лицо озарила улыбка, когда он ее увидел.

— Дорогая, ты должна мне все рассказать о вашем замечательном Дне Благодарения. Как моя девочка?

— Ты должен был рассказать мне, — начала Пит, весь гнев прошедшего дня забился вглубь. Она вцепилась руками в перекладину спинки кровати. — Ты должен был рассказать мне правду о маме, дедушка. Я имела право знать ее.

— О чем ты говоришь? Что за правду? Какую? — Голос, полный негодования, но в нем послышался страх.

— О войне. Об Освенциме. О том, что сделали с ней нацистские ублюдки.

Он сидел прямо, насколько позволяла ему нога, словно пытаясь защитить самого себя, но, увидев, что это бесполезно и признав поражение, осел глубоко в подушки, отчего стал выглядеть даже меньше, чем прежде.

— Как сказать юной девушке, что ее мать была шлюхой?

— Она не была шлюхой! Никогда не называй ее так! Она жертва. Беспомощная молодая женщина, прошедшая ад. И с тех пор она отчаянно хотела, чтобы это не было правдой.

Он закрыл глаза, лицо осунулось и посерело.

— Я старался потакать ей, — сказал он, и голос его звучал тихо, будто доносился издалека. — Я думал, если мы отбросим это и никогда не будем говорить о прошлом, если я буду просто любить ее, она со временем забудет. Может быть, я думал, что смогу сделать так, будто этого никогда не было.

— Но это было, дедушка, и ты никогда не давал ей возможность посмотреть правде в глаза, поскорбеть о том, что она потеряла, дать ей почувствовать гнев и боль, чтобы они прорвались наружу.

Он улыбнулся вымученной улыбкой.

— Тебе надо было остаться в колледже, Пит. Из тебя получился бы хороший психиатр.

— И ты не дал мне возможность понять ее, — продолжала она, слишком рассерженная, чтобы ее могла тронуть его боль. — Если бы я знала, то, может быть, смогла помочь ей.

— Возможно, я был не прав.

— Да, дедушка, ты был не прав, настолько не прав, что я не уверена, смогу ли я простить тебя.

Его глаза закрылись, и она увидела, как по его щекам, испещренным глубокими морщинами, потекли слезы.

— Пит, пожалуйста, — прошептал он. — Я потерял жену. Я потерял дочь. Теперь я могу потерять тебя.

Гнев ее не устоял перед его слезами. Она обошла кровать и села на стул около него, взяла руку, которая безжизненно лежала на хрустящей белой простыне.

— Дедушка, расскажи мне все — как вас схватили, что было с тобой, как ты после войны нашел маму. Может, уже поздно помочь ей, но ты еще можешь помочь мне.

Он начал усталым, старым, дрожащим от ужаса воспоминаний голосом. Он так никогда и не узнал, кто их выдал, но в июле 1944 года на чердак ворвались гестаповцы и вытащили их оттуда. Поскольку он не был евреем, его отправили в Германию на принудительные работы, а Беттину в Вестерброк, распределительный центр для голландских евреев. В сентябре с последним транспортом ее отправили из Голландии.

— Тот же самый транспорт, что вез Анну Франк и ее семью в Освенцим, — сказал он, и Пит вздрогнула. — Это был товарный состав, семьдесят пять человек в вагоне, с одним маленьким зарешеченным окном. Везли их три дня.

Он узнал об участи Беттины в лагере не от нее самой, а от подруги, которая была там вместе с ней. Это была та самая история, услышанная ею накануне, но от повторения не менее страшная.

— Я не знал, где она и жива ли. Меня отправили в Саар, копать уголь. Я пробыл там, пока союзники нас не освободили. Потом несколько месяцев в лагере для перемещенных лиц. Я пытался, как мог, отыскать Беттину и Аннеке, твою бабушку. Наконец я получил подтверждение, что моя жена закончила жизнь в газовой камере Освенцима. Лишь в конце сорок пятого я узнал, что твоя мать жива. Я нашел ее в госпитале в Марселе.