Сокровища Аба-Туры

Маленькие, тихие люди и болеют тихо и смирно. Большой человек не умеет смирно болеть.

Таких больших мужчин Кинэ никогда не видела ни среди каларцев, ни среди телеутов. Какую жизнь прожил он, каких женщин ласкал, прежде чем попасть в убогую их юрту? Говорят, будто казаки искусны в любви, ни одна женщина не устоит перед казацкой лаской…

Вспомнились слова старой Эккем:

«От таких пришельцев рождаются красивые дети, с глазами как небо и белые лицом…»

Мечта о материнстве родилась в ней еще в раннем детстве и бережно поддерживалась родичами, как огонь в очаге. Девочек в татарских аилах к этому готовили с младенчества. Отринутое от остального мира великими снегами и хребтами, истребляемое голодом и болезнями, отчаянно боролось вымирающее племя за свое продолжение. Не дать загаснуть роду — эта забота извеку висела над любым кузнецким сеоком, и вся надежда здесь была на женщин, на их плодовитость.

Каждая кузнецкая семья жила под одной общей крышей, где ели, влюблялись, рожали и умирали на глазах друг у друга; взрослые мужики и бабы не скрывали от мелюзги самых тайных своих отношений. Любовь и зачатие не считались здесь чем-то постыдным, они были так же естественны, как дыхание или утоление жажды, как способ удержаться на этой суровой земле, не дать верхним людям подцепить себя на крючок раньше времени.

Мать Кинэ стала носить детей рано, первенца прижила году на четырнадцатом. Русский купец, сделавший ее женщиной, пришелся ей по душе. Расщедрившись, одарил ее бронзовым зеркалом, цветными стекляшками-бусами, а потом угощал огненной водой. Подарки привели ее в недоумение и восторг: неужели все это богатство — ей? — а от огненной воды на душе у девчонки сделалось сладостно, и телу захотелось объятий.

Рыжебородый, румяный детина тискал ее щуплое тело, трогал лапищами пупырышки почти детских ее грудей, она обмирала, то льнула к нему, то пыталась оттолкнуть и не понимала, что все уже совершилось и все еще впереди.

В какой-то миг она даже почувствовала, что ей хорошо, и попыталась приголубить доброго чужака, не думая о том, что из приятной той близости как раз и получится ребятенок, Человек. И когда она почувствовала вдруг, что тяжелеет, наполняется чем-то живым и беспокойным — то не сразу поняла, что это и есть ее будущий ребенок, плод тех кратких торопливых встреч с румяным русичем.

Время бежало, она с изумлением вслушивалась в то, что творилось у нее внутри. Родичи окружили ее таким вниманием и почетом, какой не снился и самому Сандре: ведь она готовилась стать матерью! Далеко не всем кузнецким женщинам добряк Ульгень даровал ребятишек: жидки татарки телом! Нет для бедного улуса большего праздника, чем рождение нового аильчанина.

А когда опросталась она на душистом, свежескошенном сене и все аильчане склонились над кричащим, красным, сморщенным комочком, недоуменно и брезгливо сморщилась: «Это и есть ребенок? Мой ли?.. Неужто из него когда-нибудь вырастет оол[84], батыр?»

Потом ей подыскался муж, тихий и работящий каларец, она стала носить две косы — тулун — прическу замужней женщины, и к двадцати годам у нее уже было пятеро ребятишек, смугло-бледных, большеголовых, ковыляющих на кривых ножках.

К тому времени, как родиться Кипз, трое из них уже померли, остальные же росли детьми аила: никто здесь не разбирал, чьи это дети, обо всех заботились одинаково, а случался голод — голодали все, и умирали в первую очередь дети.

Казаки, которым довелось вкусить сладостей от гостеприимства татарских жонок, подтрунивали над их доступностью, пробовали обзывать их блуднями. Не прилипало. Ставшие женщинами в детстве, они так детьми и остались. Они не обижались на сквернословов. Да и как было обижаться! Ведь русобородые обидчики вливали свежую кровь в затухавший их род, давали жизнь детям красивым и здоровым. Не одна улусная красавица теряла голову от грубоватых казацких ласк. Старейшины сеоков видели это и этому не мешали. Белоголовые, как вершины Небесных Зубьев, баштар-кижи и мудры были, как сама вечность. Они глядели вперед, эти хитрые старики, помня, что здоровое семя даст сильные всходы. В табунке чернявых, скуластых татарчат нет-нет да и встречались русоголовые ребятишки с глазами в голубень.

— Чьи у вас такие, пшенишные? — изумлялись проезжие купцы.

— Рода Калар, — улыбалась счастливая мать.

— Аильные, наши, — подтверждали каларцы.

Привольно, без догляду и утеснений росла аильная мелюзга, и было для нее всего вдосталь — и летнего теплого солнышка, и зимней лютой стужи, и голода — всем всего доставалось поровну: и русоголовым, и смуглым. И жили все дружно, и играли вместе. Только русоголовые бывали покрепче, покрупней и выживали чаще.