Сокровища чистого разума

– Так вот, природа Пустоты до сих пор представляет собой загадку, – вернулся к импровизированной лекции инженер. – Мы изучаем жалкие крохи информации и не в состоянии составить полноценное описание пространства, через которое ежедневно путешествуют цеппели по всему Герметикону. В этом, наверное, кроется главная проблема: в Пустоте мы гости, появляемся на считаные минуты и вновь уносимся прочь. Для полноценного же наблюдения требуются многочисленные переходы, а средствами для столь дорогих исследований располагают далеко не все.

– А как же Герметикон? – подняла брови Агафрена.

Знаменитая планета ученых, открывшая человечеству второй, после Вечных Дыр, способ путешествия между мирами, Герметикон заслуженно считался двигателем научного прогресса, и его пренебрежение изучением Пустоты вызвало у женщины удивление.

– Университеты и академии Герметикона занимаются Пустотой не более, чем в остальных мирах, – тут же ответил Алоиз. – Если они и проводят глубокие исследования, то не делятся результатами.

– Почему?

– Герметикон разработал астринги и до сих пор хранит их тайну, – напомнил Мритский. – Кто знает, что им в действительности известно о Пустоте?

Женщина выдержала паузу, во время которой поправила широкополую шляпку, украшенную тремя розовыми цветками, после чего осведомилась:

– Но если действительность столь ужасна, что Герметикон вынужден её скрывать, зачем Пустотой занялись вы?

Мужчины переглянулись.

– И в первую очередь вы, Алоиз, ведь Вениамин, насколько я понимаю, не будет подвергаться риску во время эксперимента.

Легчайший укол достиг цели.

– Я не могу рисковать, я несу ответственность перед Мритией, – улыбнулся губернатор. Но глаза его на мгновение стали холоднее полярного ветра.

– Агафрена, прошу вас помнить, что мы с Вениамином партнёры, – несколько неожиданно, вопреки правилам этикета, требующего не обращать внимания на пикировку супругов, произнёс инженер. – Мы давно поделили обязанности и полностью отдаёмся работе. Что же касается Пустоты… – На губах Алоиза появилась сентиментальная усмешка. – То она всегда меня манила. – Ещё одна короткая пауза. – Обычно первый переход нагоняет на людей страх, а я, как сейчас помню, спросил отца, из чего состоит Пустота. Есть ли в ней леса и реки? И весь переход не отлипал от иллюминатора, стараясь разглядеть Знаки. Мне было одиннадцать.

– Ты настоящий уникум, – покачал головой Мритский, который до сих пор не слышал этой истории. – А Знаки ловил?

– Два раза, – спокойно ответил Холь. – Причём один раз – в скафандре.

– Ты не рассказывал, – поднял густые брови Мритский.

– Я ведь выжил, – пожал плечами инженер.

Он не строил из себя героя, он действительно считал, что глупо обсуждать оставшуюся позади опасность, и корил себя за длинный язык.

– Вы поймали Знак во время ваших страшных экспериментов? – Только тот, кто очень хорошо знал Агафрену, смог бы различить дрожь в её голосе.

– Эксперименты отнюдь не страшные, а очень интересные, – делано рассмеялся Алоиз, изо всех сил давая понять, что говорить не о чем. – К тому же скафандр спроектирован так, что я не могу его снять без посторонней помощи и не могу отцепить страховочный трос. Я находился в полной безопасности, но эксперимент, увы, был сорван.

– Как вы можете так спокойно говорить об эксперименте, во время которого едва не погибли?

Мритский, о присутствии которого Агафрена, похоже, позабыла, вновь потёр бороду, но промолчал, направив взор вниз, разглядывая далёкую землю через решётку площадки.

– А о чём ещё говорить, если не об экспериментах? – удивился инженер. – В конце концов, ради их проведения я изобрёл скафандр… – Сентиментальная усмешка внезапно стала грустной-грустной. Холь вспомнил нечто неимоверно печальное, и показалось, что он прервётся, а то и вовсе остановит лекцию, но Алоиз удержал себя в руках: – Тридцать раз я выходил в Пустоту во время переходов, провёл множество опытов, но не обнаружил ничего интересного, ничего такого, что возбудило бы мой разум.

– Потому что переход, по сути, труба, – вставил Мритский, продолжая смотреть вниз. – Искусственное образование в теле Пустоты.

Возможно, что добавление, явно сделанное с чужих слов, в других устах прозвучало бы жалко, но Вениамин умел говорить веско, и даже Агафрене реплика мужа показалась уместной и важной.

– Возникло предположение: собственно, тоннель имеет весьма опосредованное отношение к веществу Пустоты, опыты в нём ничего не дадут, и я сосредоточил усилия на моменте создания «окна», – вернул себе слово Холь. – Там, где бушующая энергия крутит пространство, формируя межзвёздный тоннель.

– Но «окно» существует недолго, – пробормотала Агафрена.

Лекция, да ещё читаемая непосредственно в зоне эксперимента, рядом с готовыми к работе уловителями, увлекла женщину. К тому же Агафрена получила превосходное образование и понимала всё, о чём говорил инженер.

– Это была вторая проблема, – кивнул Холь.

– Что же вы поставили на первое место?

– Требовалось понять, хотя бы в общих чертах, что за энергия выделяется при образовании перехода и каким образом её можно преобразовать.