По комнате ползала на четвереньках молодая монахиня. Бормоча под нос ругательства, она собирала черепки разбитого глиняного кувшина. Девичье лицо обрамлял платок, от этого лицо казалось бледным, но правильные черты не теряли выразительности. А бранилась она не хуже базарной бабы. Будь у него силы, Николас непременно расхохотался бы, но, ослабевший и истощенный, он мог только смотреть.
Почувствовав его взгляд, девушка резко обернулась, держа в руках собранные черепки. Их глаза встретились, и на мгновение на ее лице отразился испуг, но она быстро оправилась от замешательства, придав чертам по-монашески бесстрастное выражение. Бросив черепки в плетеную корзину, она отряхнула руки.
– Конечно, оставили кувшин на самом краю – вот и разбился. – Девушка с вызовом повела плечами. – Все равно они меня отругают, когда вернутся из церкви. – Она встала возле него: одну руку уперев в бок, другой взявшись за подбородок – совсем как мужчина. Он не знал, что она копирует позу шестидесятилетнего суконщика.
Глаза у девушки были золотисто-карие, нос тонкий, орлиный. Николасу она напомнила сокола, который когда-то у него был.
– Как тебя зовут? – повелительно спросила молодая монахиня.
– Николас, – еле слышно ответил он и содрогнулся. Может, зря он открыл свое имя? Впрочем, это не важно, решил юноша. У тех, кто выжил, если таковые есть, своих забот хватает. Вряд ли они станут искать его.
Монахиня продолжала потирать подбородок, меж ее резко очерченных бровей пролегла тонкая бороздка.
– Ты был в море.
– Переходил дельту по гати… в это время начался прилив. – Он закрыл глаза, почувствовав тошноту и опустошенность. Его вновь стала бить дрожь, которую он не мог остановить.
– Значит, тебе дважды повезло, что не погиб, – тихо сказала девушка и опять прижала к его губам чашку с горьким питьем. Николас отвернул лицо. – Пей, – приказала она. – Полегчает.
У него не было сил ее оттолкнуть. Прикосновение ее рук, ее близость, когда она склонилась над ним, так же, как и голос, были ему знакомы.
– Это ты меня нашла? – прохрипел он. Она отняла чашку от его рта.
– Да, на твое счастье. Сестра Маргарет говорит, еще час, и ты бы скончался.
– А я и думал, что умер. – Он мрачно улыбнулся. – Очнувшись, решил, что нахожусь в преисподней.
Она вытаращила глаза, и на мгновение ему показалось, что он поверг ее в ужас, но она расхохоталась, и его подозрения рассеялись.
– У меня это ощущение возникает каждый день, когда колокол призывает к заутрене, – призналась девушка. Улыбка исчезла с ее лица. – Но я не думаю, что я в аду. Я уверена в этом.
Дверь отворилась, предупреждая скрипом петель о появлении старших монахинь. Девушка вздрогнула и, сжимая кулаки, с виноватым видом быстро повернулась к входящим.
– Слух обманул меня или я и впрямь слышала смех? – спросила монахиня с заросшим подбородком. Она еле ковыляла, опираясь на палку. Николас узнал в ней бородатую монахиню, которую он принял за демона. Еще одна монахиня, худая как жердь, озабоченно морща лоб, проскочила вперед, быстро разгладила накидку на кресле с прямой спинкой и замерла рядом, держа наготове скамеечку для ног.
Николас заметил, что молодая монахиня еще крепче стиснула кулаки за спиной.
– Да, сестра Маргарет, ты не ошиблась. – Теперь в ясном низком голосе сквозила неуверенность.
– И что же послужило причиной, позволь спросить? – Каждый шаг старой женщины сопровождался глухим стуком палки. Николас вновь оказался объектом пристального внимания.
– Он думал, что попал в преисподнюю.
– И это, по-твоему, повод для веселья?
– Нет, сестра. Просто я обрадовалась, что ему стало чуть легче. Его имя – Николас. Он был застигнут приливом, когда переходил вброд дельту.
– Хм. – Сестра Маргарет подозрительно поглядывала то на послушницу, то на больного. – До того обрадовалась, что рассмеялась… По-моему, сестра Мириэл, ты озабочена не в меру. Сомневаюсь, что услышала бы твой смех, будь на его месте кто-то из нас.
– Я нашла его. Я спасла его. Только и всего. Старая монахиня выпрямилась.
– Господь привел тебя к нему, и его жизнь в руках Господних. Сказать что-то еще*– значит проявить неуважение.
– Да, сестра. Я никого не хотела оскорбить. Девушка стояла, напружинившись всем телом, и дрожала не меньше Николаса. Ему хотелось крикнуть старой ведьме с волосатым подбородком, чтобы она оставила послушницу в покое, но он был слишком слаб, тяжелые веки закрывались сами собой. Снадобье, которое девушка заставила его выпить, разливалось по телу теплом, сковывая все члены глубокой усталостью.
– Ладно, придержи язык. Ты же знаешь, что я доложу о твоем поведении матери настоятельнице и сестре Юфимии.
Николас услышал, как стукнула об пол палка, когда ее отставили в сторону, затем под тяжестью старой монахини заскрипело кресло.
– И не стой у кровати. Он уже спит и пока в твоей помощи не нуждается. А у меня для тебя много дел, сестра Мириэл.