Сокровища Кряжа Подлунного

Тишина была только в центре, в жилом районе города, а там, поодаль, за зеленой стеной защитных парков, не спал, трудился, жарко дышал плавильными печами, гремел мельницами обогатительных фабрик, рокотал генераторами электростанций, вспыхивал сполохами сварки, блистал стеклом и никелем химических установок бессонный, неутомимый, индустриальный Крутогорск.

Любил дежурный эти предутренние часы, когда умолкает городской шум, воздух наполнен ароматом тайги, а шелест влажной листвы в скверах, хоть на мгновенье создает иллюзию лесной поляны. Хорошо думается, легко дышится в такие минуты, только еще сильнее тянет старого охотника в лесное приволье, в котором уже запамятовал, когда и был в последний раз, и не ведаешь, когда выберешься.

«А вот возьму да махну сегодня после дежурства в тайгу, — озорно подумал дежурный и подзадорил себя: — А что же, сегодня никак воскресенье; прихвачу с собою Серегу: пора мальчишке привыкать к лесу».

Повеселев от этих мыслей, он приподнял рукав пиджака, взглянул на часы. Они показывали ровно четыре. До сдачи дежурства оставалось еще пять часов.

— Четыре часа утра двадцать второго июня, — вполголоса проговорил дежурный и от неожиданного сочетания этих слов сразу же откуда-то из глубины памяти нахлынуло воспоминание, нестареющее, незабываемое.

Три с лишним десятилетия прошло с того июньского утра сорок первого года, когда дежурный, тогда рядовой солдат в зеленой фуражке пограничника и желто-зеленом маскировочном халате, лежал в дозоре в густом прибрежном тальнике у Буга.

Три с лишним десятилетия… Но и сегодня уже не подтянутый и стройный, короткоостриженный солдат, первогодок, а грузнеющий, раздавшийся в кости человек не может забыть, как закипела, забурлила вдруг вода в сонной неподвижной реке, как, лязгая гусеницами, карабкались на берег чужие приземистые танки, и рыльца чужих снарядов впились, врезались в родную землю, взвихривая черные фонтаны дыма и пыли…

Свежи в памяти уже немолодого человека дымящиеся угли на месте заставы, разгоряченные первым боем товарищи в почерневших от крови и копоти повязках, с последними гранатами в руках идущие в последнюю контратаку против стреляющих прямой наводкой танков.

Так, в 4 часа утра 22 июня 1941 года, началась для него война. Потом он стал офицером советской контрразведки, а теперь возглавлял один из отделов Крутогорского областного Управления по охране общественного порядка.

И хотя он давно уже снял офицерский мундир, но по-прежнему чувствовал себя в строю.

Как-то незаметно мысль дежурного от первых дней войны перенеслась к совсем недавним событиям. На прошлой неделе секретарь областного комитета партии пригласил к себе ведущих работников их Управления.

Секретарь обкома говорил с ними о перспективах области, о том, что быстрое развитие Крутогорского промышленного района сильно встревожило некоторые международные монополии, которые видят в заводах Крутогорска опасных конкурентов на мировом рынке.

Секретарь обкома еще раз напомнил о политическом и финансовом могуществе концернов и трестов Запада, которые упорно не желали смириться с разоружением и победой политики мирного сосуществования, и призвал работников Управления к особой бдительности.

Резкий телефонный звонок прервал мысли и воспоминания дежурного. Круто повернувшись и на ходу застегивая пиджак, он побежал к тумбочке с аппаратами.

— Дежурный по Управлению Новиков слушает.

В то же мгновение, расположенный против стола незакрашенный участок стены, напоминавший формой и размерами классную доску, замерцал неярким голубоватым светом. Мерцание становилось ярче и сначала тускло, а потом все явственнее на голубом фоне экрана выступило изображение совсем еще молодого сухощавого человека в синем комбинезоне с эмблемой пожарной охраны. Усиленный скрытыми в стене динамиками в кабинете раздался его голос:

— Товарищ Новиков! Докладывает дежурный по Управлению пожарной охраны инженер Демин.

— Слушаю вас, товарищ Демин, — отозвался Новиков.

— Сегодня в три часа сорок минут местного времени наши наблюдательные приборы зафиксировали возникновение пожара в доме номер двадцать три на Нагорной улице.

И сразу же где-то в глубине памяти Новикова кто-то произнес чужим строгим голосом, точно напоминая: «Улица Нагорная, номер двадцать три — «Дом Стогова». И Новиков, не скрывая тревоги, негромко уточнил:

— Это дом профессора Стогова?

— Так точно!

— Что с профессором?

— Судьба Стогова и его домочадцев пока не выяснена. Произошло частичное обрушение кровли, необходимы раскопки…

Новиков провел рукой по сразу вспотевшему лбу, опустил голову. «Что со Стоговым? — думал он. — Какое несчастье. Случай? Или… или одно из происшествий давно уже ставших редкостью…»

Тревожные, трудные мысли роились в его мозгу. Почувствовав состояние собеседника, умолк и Демин. В кабинете воцарилась тишина. В пальцах Новикова неожиданно громко хрустнула переломленная спичка. Этот звук вывел Ивана Алексеевича из тяжелого раздумья. Овладев собой, он чужим глуховатым голосом попросил:

— Продолжайте доклад, товарищ Демин.