Сокровища медного свитка

14 марта 1952 года одна из поисковых групп, примерно в миле[34] к северу от первой пещеры, найденной нашим пастухом, наткнулась на несколько черепков, разбросанных среди крупных камней. Когда камни — обломки обрушившейся части отвесной скалы — были осторожно убраны, раскрылась зубастая пасть пещеры, свод которой давным-давно обвалился. Там, на полу, в пыли, валялось множество крошечных обрывков пергаментных свитков и черепки примерно 40 таких же кувшинов, как и найденный пастухом. Всех охватило волнение: из 230 с лишним пещер, тщательно обследованных учеными, только эта предложила им хоть что-то существенное. Но самое главное ждало их впереди.

У одной из внутренних стен пещеры под слоем пыли археологи нашли два цилиндрических предмета, лежавших один на другом (PDSS, табл. 73). Они резко отличались от обычных свитков, и после первой же поверхностной очистки на них были обнаружены отчетливые следы выгравированных на металле знаков. Металлические свитки осторожно приподняли, залили раствором целлулоида и затем доставили в Иерусалимский музей[35]. Как выяснилось при более тщательном осмотре, свитки были изготовлены из почти чистой меди, однако со временем она полностью окислилась и стала чрезвычайно хрупкой. Линия излома со следами обломанных заклепок вдоль края первого свитка соответствовала линии излома с отверстиями второго — оба свитка первоначально были соединены, по-видимому, в один длинный металлический лист. Глубоко внутри большего свитка можно было заметить еще один шов (PDSS, табл. 85). Длину всей полосы шириной около фута [36] сочли равной приблизительно 8 футам.

Основная проблема состояла в том, как «раскрыть», развернуть медный рулон, поскольку хрупкость материала не допускала и мысли о каких бы то ни было манипуляциях.

Предлагалось несколько решений. Один маститый профессор советовал обернуть каждый свиток листовым золотом: оно — доказывал он с полной серьезностью — послужит гибкой основой при развертывании хрупкого листа. Этот же профессор рекомендовал просунуть между плотно скатанными (да к тому же забитыми пылью и, как мы полагали, плотно спаявшимися внутри) листами особую светочувствительную пленку. Письменные знаки, выгравированные на внутренних поверхностях свитков, должны были при этом каким-то таинственным образом отпечататься на упомянутой выше пленке. Между тем в США проводились эксперименты, преследующие более реальные цели: исследуя точные копии свитков, пытались выяснить, можно ли придать хотя бы некоторую гибкость окисленному металлу. Поступающие сообщений не вызывали особого оптимизма, и вскоре стало ясно, что единственный способ подступиться к тексту, это разрезать каждый свиток на узкие продольные полосы и затем отслаивать их от сердцевины. Подобным образом снимают кожицу с луковицы (или, что еще нагляднее, «расслаивают» рулет с вареньем).

Тем временем тексты были выставлены для всеобщего обозрения, и каждое новое знакомство с ними порождало самые невероятные предположения. До сих пор никому не приходилось видеть ничего подобного. Немногие буквы, различимые на наружной поверхности, представляли собой знаки обычного древнееврейского рукописного шрифта, хорошо известного нам по пергаментным свиткам.

Свернутые в свитки писания составляли некогда часть библиотеки еще недавно почти неизвестной Науке иудейской секты ессеев. Приблизительно в начале I века до н. э. эта благочестивая секта удалилась в добровольное изгнание, покинув города Иудеи ради суровой аскетической жизни пустынников в ожидании конца света и прихода мессии. Изучение сочинений членов этой секты (разумеется, тех писаний, которые были извлечены из пещер) помогло выявить столь долго искомое недостающее звено в цепи, связывавшей ортодоксальный иудаизм с христианством. Появились и весьма оживленно обсуждались во всем мире предположения о решающем влиянии этих документов на христианские догмы и особенно на вопрос об оригинальности учения Иисуса. Сре ди ученых разгорелась бурная полемика, касающаяся датировки свитков, и в отдельных случаях потоки брани обрушивались на головы тех, кто слишком откровенно высказывался о возможном влиянии литературы ессеев на религиозные учения. Нет ничего удивительного, что в такой накаленной обстановке большому и, по-видимому, почти полному тексту, извлеченному из тех же пещер (к тому же не только не прочитанному, но пока еще и не поддающемуся чтению), суждено было лишь увеличивать сомнения и неуверенность.