Сокровища поднебесной

Женщинам в Тямпе не было дозволено уродовать себя наколками, но великодушные мужчины разрешали им развлекаться иначе: все туземки имели неприглядную привычку постоянно жевать. У меня сложилось впечатление, что мьен трудились в джунглях и занимались лесоводством в основном ради того, чтобы иметь возможность приобрести помимо древесины еще и другой продукт деревьев, который можно было жевать, — они не могли вырастить его сами, им приходилось привозить его. Я имею в виду орех дерева, которое называлось арекой и встречалось только в прибрежных районах. Мьен покупали эти орехи, варили их, очищали и высушивали на солнце до черноты. Как только у них возникало желание доставить себе удовольствие — а туземцам хотелось этого постоянно, — они брали пластинку ореха ареки, клали на него кусочек лайма, заворачивали все это в лист бетеля, засовывали получившийся комок в рот и принимались жевать его, а затем в ход шел второй комок и третий — и так весь день. Для мьен это было то же самое, что жвачка для коровы: единственное развлечение и радость. К тому же это была единственная деятельность, которой они занимались не ради того, чтобы выжить, а, так сказать, для души. Деревня, полная мьен — мужчин, женщин и детей, — и так была не самым приятным местом. И уж совсем мало радости было смотреть на толпу чавкающих и постоянно двигающих челюстями туземцев.

Однако и это еще не самое ужасное. Вечное пережевывание комков ареки и бетеля приводило к тому, что слюна жующего человека становилась ярко-красной. Поскольку дети-мьен начинали жевать, как только их отнимали от груди, то они вырастали уже с красными, словно бы в сплошных язвах, деснами и губами, а зубы их при этом становились такими же темными и неровными, как кора тика. И если мьен считали красивым мужчину, разукрасившего наколками свое уродливое тело, то наиболее привлекательной у них считалась женщина, которая покрывала лаком свои уже напоминающие тиковую кору зубы, таким образом окрашивая их в совершенно черный цвет. Когда красотка мьен впервые одарила меня улыбкой, черной, как смола, и красной, словно язва, я в ужасе отшатнулся. Немного придя в себя, я спросил Юссуна, что же заставляет туземок так себя уродовать. Он задал этот вопрос местной женщине и перевел мне ее надменный ответ:

— Ну, белые зубы для собак и обезьян!

Да, кстати, раз уж речь зашла о белизне. Честно говоря, я ожидал, что мьен будут выражать какое-нибудь удивление или даже испуг при моем приближении — поскольку я был единственным белым мужчиной, которого видели в государстве Ава. Но никто не проявлял вообще никаких эмоций. Возможно, я казался им одним из наименее страшных nat, несомненно глупым, раз выбрал для своего появления такой облик — уродливо-бесцветное человеческое тело. Точно так же мьен не выражали никакого негодования, страха или отвращения при виде Юссуна и наших лодочников, хотя все местные жители и были осведомлены, что монголы недавно завоевали их страну. Когда я указывал туземцам на такое их равнодушие, они только пожимали плечами и повторяли — а Юссун переводил — то, что я посчитал местной пословицей:

— Когда karbau сражаются, траву вытаптывают.

А если я спрашивал, не лишило ли мьен присутствия духа бегство их царя, который теперь неизвестно где скрывался, они только пожимали плечами и повторяли свою традиционную крестьянскую молитву: «Сохрани нас от пяти зол и напастей: наводнения, пожара, воров, злых врагов и царей».

Помнится, в беседе с одним из деревенских старейшин я поинтересовался, были ли в жизни мьен какие-либо знаменательные события. Юссун перевел мне его ответ:

— Amè, У Поло! У нашего великого народа когда-то была блестящая история, воистину славное наследие. Все это было записано в книгах, на нашем поэтичном языке мьен. Но однажды наступил великий голод, и все книги сварили, приправили и съели, поэтому теперь мы ничего не помним из своей истории и позабыли письменность.

Полагаю, тут, как говорится, комментарии излишни. Так что я только объясню значение слова «amè», которое было любимым восклицанием мьен; они надо и не надо вставляли это «amè!» в разговор, и вообще-то оно считалось богохульством (хотя и означало всего лишь «мать»). «У Поло», напротив, было весьма уважительным обращением. Они величали меня «У», а Ху Шенг — «До», что было равнозначно обращению «мессир» и «мадонна Поло». Что же касается истории о книгах, которые были «приправлены и съедены», читателей наверняка заинтересует, чем же их приправили. О, у мьен был один соус, их любимая еда, — его использовали так же часто, как и восклицание «amè!». Это была зловонная, отвратительная и совершенно тошнотворная жидкая приправа, которую туземцы выдавливали из протухшей рыбы. Эта приправа называлась nuoc-mam, ею мьен намазывали рис, свинину, цыплят, овощи, вообще все, что они ели. Поскольку nuoc-mam придавал всему свой отвратительный вкус, а мьен охотно ели все, вызывающее у нормальных людей отвращение, если только это было приправлено nuoc-mam, то я поверил и тому, что они могли «приправить и съесть» весь свой исторический архив.