Сокровища Рейха

В ожидании его рассказа я пытался разглядеть хоть какие-нибудь заметные ориентиры на неприветливой голой глыбе гранита, каковым, по сути, был остров Кэт, окруженный Атлантическим океаном. Хижина каменного века, на удивление хорошо сохранившаяся, приютилась с подветренной стороны, защищенная от непогоды, окруженная пропитанным влагой, как губка, зеленым дерном, подступавшим к ней вплотную папоротником, густыми зарослями куманики и остатками живой изгороди, которая с разрывами тянулась по этой стороне острова. Стены хижины поросли мхом. Ниже Бич-роуд, подобно воронке от взрыва, оставшейся после неведомой древней войны, находился выгрызенный морем гранитный карьер. Над ним можно было увидеть заросшие диким виноградом теннисные корты, а в нескольких метрах от них – и ржавый фюзеляж немецкого самолета. По пути от дома к маяку Даусон сделал небольшой крюк и остановил «роллс-ройс» прямо над скалами. Здесь он с довольной улыбкой ткнул пальцем в «Мессершмитт-109», вонзившийся, точно кол, в стену утеса – тот самый «мессер», который более тридцати лет назад преследовал полковника сквозь туман и дождь на подлете к острову. Как и все остальное, фюзеляж тоже начал зеленеть, обрастая мхом.

За сытным завтраком, под аккомпанемент непрерывного чихания Питерсона, полковник предавался воспоминаниям о своей жизни. Будучи наполовину немцем, он служил в предвоенные годы в английской резиденции в Каире – сначала курьером, потом на оперативной работе спецагентом. В начале войны его перевели в Лондон в аппарат министерства обороны, а затем в действующую армию. Он был участником битвы за Англию, летал на «спитфайрах» и на колченогом старом «хокер-харрикейне». Именно на «харрикейне» он вступил в бой с несколькими «мессершмиттами» во время своего последнего боевого вылета.

Врезавшись в землю на подбитом «харрикейне», он получил обширное повреждение позвоночника, переломы ног, тяжелые ожоги, а кровь хлестала из тела, точно сквозь сито. В течение нескольких недель он находился без сознания, в то время как врачи прилагали все усилия, чтобы спасти его быстро угасавшую жизнь. Наконец он пришел в себя. Спустя год после катастрофы Стейнз вернулся на остров Кэт, парализованный ниже пояса, слабый, как ребенок, почти совсем лысый, как враз постаревшее, дряхлое дитя. Верный Даусон, сопровождавший его на остров, так и остался с ним, выходил его и вернул к жизни.

За завтраком полковник Стейнз поведал нам об убийстве нацистами своих двух единокровных сестер по немецкой линии в 1945 году, когда русские подходили к Берлину. Их смерть абсолютно ничем не была оправдана, а извещение об их гибели он получил вскоре после окончания военных действий. Впоследствии, когда здоровье его несколько поправилось, ему предложили принять участие в работе группы английских официальных лиц, направленной в Германию для расследования военных преступлений, среди которых было и убийство его сестер. Убийц, однако, так и не нашли. После этого полковник вернулся на остров один-одинешенек. Вся его семья как по немецкой, так и по английской линии была стерта с лица земли войной. Немцами. Нацистами.

– Исключительное совпадение, – заметил он, уплетая гренки с яичницей.

И вот теперь здесь, на маяке, он приступил к детальному изложению своей истории:

– Итак, я наблюдал, как мир дергается в конвульсиях после окончания войны. Я видел Германию, недужную, шатающуюся, трусливо съежившуюся после поражения, враждебную, обиженную, жалкую, даже более увечную, чем я сам. А я был калекой, никому не нужным инвалидом… но чем дольше я находился в Германии, тем яснее понимал нравственное различие между моим увечьем и их. И я начал испытывать нечто большее, чем просто неприязнь. Впоследствии я осознал, чем была вызвана такая реакция: навязчивой, всепоглощающей ненавистью к целой расе, ко всем немцам.

Я чувствовал свою раздвоенность. С одной стороны, я как бы наблюдал за собой издали и понимал нездоровый характер своего мышления; с другой – злорадно упивался этой новой возможностью дать выход кипевшим во мне злобе, ненависти и звериной тоске. Потому-то, призвав всю свою решимость, отдавшись полностью во власть своей ненависти, я уехал на остров, в уединение. Здесь у меня было время для спокойных раздумий. Однако продолжать жить в подобном расположении духа значило взлелеять опасный вид безумия – ненависть к целому народу. Это могло привести к еще большей тоске, поскольку, естественно, у меня не было возможности покарать всю нацию. Я начал упорно подавлять в себе враждебное чувство к немцам как к народу, стал думать о них как о людях, которые сами перенесли ужасные страдания. В конце концов мне удалось вытравить из себя чувство ненависти к целой нации.

Таким образом, вместо того чтобы распространять свою вражду, свое отвращение на несколько миллионов немцев, я направил их на некое вполне реальное число людей…

Даусон снова наполнил наши кофейные чашки. Питерсон легким звериным шагом беспокойно кружил по овальной комнате.