Сокровища Рейха

– Вот что, Джон, я не желаю узнавать тебя ближе. Ты слышишь меня? Ты можешь думать, что я – Купер, можешь хотеть, чтобы я была рядом, хотеть лучше узнать меня… можешь хотеть многое другое. Ты стремился найти меня во что бы то ни стало, и ты добился своего. Но моя жизнь из-за тебя стала бессмысленной. У меня никого не осталось – ни Гюнтера, ни Зигфрида, никого. Ты разрушил все… Нет, будь добр, выслушай меня. Я говорю тебе это в первый и последний раз. Когда ты уедешь, я останусь совсем одна. Попытайся понять меня, я так хочу. Ты мне не нужен – ни здесь, ни где-нибудь еще. У меня нет ненависти к тебе, просто я хочу забыть тебя. Но я никогда не смогу забыть о том, что ты и твой друг сделали со мной, с моей жизнью. Но я немка, я сильная женщина и не совершила ничего, о чем мне пришлось бы сожалеть. Ты же совершил и теперь будешь жить, терзаясь тем, что ты со мной сделал. Помочь тебе я ничем не могу, простить тебя я не хочу, а просто постараюсь продолжать жить так, как сама считаю нужным. Ты понимаешь меня?

У меня не было сил ответить, а она жестко продолжала:

– Я не испытываю к тебе сочувствия. Ни капельки. Ты потерял брата. Я потеряла гораздо, гораздо больше.

– Он был и твоим братом. – Слова душили меня.

– Может, ты в самом деле ненормальный? – заметила она спокойно. – Ты называешь его моим братом. Он был твоим братом. Для меня он никто, так же как и ты. Ты – это просто имя, связанное с причиненным мне злом. Я выживу, смогу преодолеть все, смогу прийти в себя. Я уже начала приходить в себя. Помоги мне подняться, пожалуйста.

Я встал, подал Ли руку, поставил ее на ноги. Лицо сестры было абсолютно невозмутимым. Она смотрела мне в глаза, стояла рядом, но я чувствовал себя совсем одиноким. По щекам у меня текли слезы.

– А теперь прощай, Джон.

Импульсивно она притянула к себе мою голову, и я ощутил на губах ее поцелуй, неторопливый и бесстрастный. Я осторожно взял ее за плечи, чтобы не причинить боль, поцеловал мягкую сухую щеку, глаза, волосы. Она начала медленно отодвигаться от меня, потом высвободилась совсем.

– Тебе надо немного отдохнуть, – сказала она уже на ходу. – Когда вы уедете, я буду еще спать. – Она остановилась в двери, ведущей в коридор. – Прощай, Джон.

Я смотрел ей вслед, пока на лестнице раздавались ее шаги.

– Прощай, Ли.

Но никого уже не было, никто меня не услышал. Моя маленькая сестренка Ли ушла.

Утро выдалось пасмурное, дождь лил не переставая. Снег почти весь растаял. В канавах журчала вода. Машина стояла под навесом. Свет фар прорезал пелену дождя. Блестела булыжная подъездная дорожка. Питерсон разговаривал с Рошлером.

– Если он попросит таблетку, – говорил Рошлер, – дайте ему одну желтую. Это его успокоит, он сможет поспать. За полчаса до посадки в Нью-Йорке дайте ему одну красненькую и одну зеленую, это взбодрит его и немного поднимет настроение. – Они говорили обо мне. Рошлер тронул меня за рукав: – Вам нужен отдых и нужно время, чтобы правильно все оценить. Запомните мои слова: вы изумитесь, насколько прекрасным будет ваше самочувствие после недельного отдыха. Теперь же, – он легко похлопал меня по спине, – чем скорее вы уедете отсюда, тем лучше. – Он пожал руку Питерсону.

Я же думал о ней: она где-то там, в доме, лежит в своей постели без сна, дрожа от холода. Вспомнив ее последние слова о том, что я с ней сделал, я с трудом проглотил комок в горле.

– Поддержите ее, – попросил я.

Водитель распахнул дверцу «мерседеса», держа над моей головой черный зонт. Питерсон уже сидел в машине.

– Не беспокойтесь, – сказал мне вслед Рошлер.

Он стоял на ступеньках крыльца, пока мы медленно ехали по узкой аллее. «Дворники» метались по стеклу. В конце аллеи я оглянулся. На третьем этаже узкого старого здания в одном из окон вспыхнул свет, раздвинулись белые занавески, но машина уже свернула на улицу, и на этом все кончилось…

Аэровокзал сверкал чистотой, блистал металлом, был ярко освещен, точно школьный зал в дождливые дни моего детства. Я плохо соображал, с трудом ориентировался и без Питерсона наверняка запутался бы и пропустил свой рейс. Но он взял все на себя, сдал багаж, оформил посадочные талоны. Углубленный в свои чувства, я предоставил ему заботиться обо мне, в то время как мои мысли беспомощно блуждали в воспоминаниях, вытеснявших из сознания действительность. Я сидел в кресле у окна, глядя, как крупные, точно слезы, дождевые капли растекались по стеклу, по мере того как самолет набирал скорость, разгоняясь по взлетной дорожке. Потом я покорно, как послушный ребенок, съел свой завтрак, пока мы выходили из облачности и полосы дождя и поднимались в расплавленное небо, где, как расходящиеся золотые спицы, блестели солнечные лучи. Германия осталась позади.

Дома

Несколько часов спустя, когда мы пролетали уже над Атлантикой, я очнулся от сна, чувствуя себя более или менее отдохнувшим. В солнечном свете океан казался металлически-серым, безоблачное небо – прозрачно-голубым. Питерсон заметил, что я проснулся.

– Как самочувствие?

– Сносное.

– Хотите чего-нибудь выпить?

– Томатного сока со специями.