Сокровища Валькирии. Книга 1

– Неправда, – заметил Авега. – Все люди от рождения до смерти молятся солнцу. Веруют в своих богов, но почитают солнце. Каждый человек, увидевший утром солнце, обязательно радуется. И говорит: «Какое хорошее солнце! Как солнечно сегодня!» Это молитва солнцу. Ты никогда не говорил так?

– Говорил…

– Вот и я говорю: «Здравствуй, тресветлый!»

– А хлеб-соль? – нашелся Русинов. – Почему ты попросил?

– Я – Авега, – проговорил он. – Мне нельзя трогаться в путь без хлеба и соли.

– Ты собирался уйти?

– Да, – смутился Авега. – В последний путь… Да только это не мой срок!

В папке с делом Авеги хранилась копия протокола, где значилось, что при личном обыске в Таганрогском спецприемнике у него изъяты сухари и соль.

– Почему ты не ешь соль? – спросил Русинов.

– Я – Авега, – снова повторил он. – Мне можно не есть соли. Когда ты, Русин, станешь добывать ее, тоже не станешь есть.

– Соль – символ солнца?

– Да, – нехотя проронил он. – Потому люди стали есть соль. И не могут жить без нее, как без солнца.

– Значит, изначально горькая соль была священной? Авега вскинул на него глаза и неожиданно заявил:

– Ты изгой, Русин. Мне нельзя с тобой говорить.

– Хорошо, – согласился Русинов. – Скажи мне только: зачем ты нес соль на реку Ганг?

– Сауры просили…

– У них что, нет соли?

– Есть, – вымолвил Авега. – Да им нужна священная соль.

– Где же ты берешь ее?

– В пещере… Не искушай рок, Русин! – вдруг жестко проговорил он. – Нас слышит Карна.

Русинову казалось: еще мгновение, еще несколько слов, оброненных Авегой, – и откроется нечто недоступное разуму. И этот полубредовый разговор внезапно уложится в строгие рамки логики и истины. Однако, произнеся имя «Карна», «знающий пути» прочно умолк, и нельзя было больше терзать его вопросами. Если бы тогда знать, что Авега не единожды уже хаживал в Индию на реку Ганг и приносил туда священную соль! И что в судьбе его, а значит, и в этих таинственных походах принимал участие сам Неру! Ничего этого Русинов не знал и потому при всем своем расположении к Авеге не мог, не в состоянии был поверить ему. Из нагромождения нереальных, фантастических фактов он пытался выбрать рациональные зерна с той лишь целью, чтобы хоть как-то проникнуть в его непонятный мир и извлечь информацию, интересующую Институт. Бред сумасшедшего иногда бывает гениальным, но чтобы принять этот гений, следует самому сойти с ума. И потому Русинов, разговаривая с Авегой, всякий раз мысленно, на ходу рассортировывал все, что слышал, и отбирал факты для отчета, а многое, на его взгляд, неважное и сумбурное, отбрасывал. Это была своего рода неумышленная халтура. В какой-то степени она спасла Авегу от множества вопросов, когда спустя два года за него круто взялась Служба, а также не дала пищи для серьезных аналитических выводов, которые могли бы быть основаны на кажущемся фантастическом материале.

В восемьдесят третьем году Авегу неожиданно забрали из Института в веденье Службы. За два года Русинов уже успел забыть о несостоявшейся поездке в Индию, а точнее, о причинах невыдачи визы. Естественно, никто не знал, почему Служба забрала «источник», и считали, что она таким образом проявляет свой профессионализм и рвение, – дескать, Институт столько лет продержал человека у себя и получил мизерные результаты, а вот мы сейчас покажем, как нужно работать. Авега не был ни арестованным, ни задержанным. Случай был по-своему уникальный, и его содержали скорее как предмет научного изучения, и это значительно лучше, чем психушка либо дом престарелых. Где бы еще так следили за его здоровьем, выполняли любое возможное желание и придумывали развлечения? Десятки раз он мог бы спокойно бежать, когда вдвоем с Русиновым они уезжали за сотни километров от Института – на родину Авеги в Воронеж, затем к сестре участника экспедиции Андрея Петухова в Новгород. Он же повиновался одному ему ведомой силе рока и не помышлял о побеге.

И тут произошло неожиданное: Русинов ощутил тоску по этому человеку, причем в первые месяцы такую, что все валилось из рук, будто после потери дорого, близкого родственника. Он и не заметил, как из «источника», из предмета для изучения Авега превратился для него в источник особого, достойного и мудрого отношения к миру, к собственной личности, к людям и обстоятельствам. Русинова вдруг поразила мысль, что он никогда в жизни не видел свободнее человека, чем спрятанный за колючую проволоку Авега. Для него как бы не существовали эти материальные преграды в виде заборов, часовых, негласной охраны, ибо он умел всецело распоряжаться собой, и никто не мог ограничить его воли. Только вольный человек способен источать спокойствие и добро и за много лет ни разу не изменить себе; только невероятной силы человеку возможно покоряться своему року и не дрогнуть под роковыми обстоятельствами.