Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Так что беглые однополчане, каждый сам по себе, больше искали слишком приметного и яркого полковника, однако в двадцать пятом году Олешка нашёл сутягу штабс-капитана, живым, здоровым и невероятно разбогатевшим во времена нэпа. У крестьянских кровей Кормакова были ещё и личные счёты к Стефановичу: видимо, польский дворянин смеялся над прапорщиком, не признавал в нём офицера и унижал, заставляя выполнять солдатскую работу — самолюбивый Олешка вынести такого не мог и затаил жажду мести.

В двадцать пятом штабс-капитан из Стефановича превратился в Щарецкого, ничуть не боясь за прошлое, открыл полсотни магазинов во многих городах по Волге, а сам разгуливал в белом костюме и штиблетах на палубах пароходов, курсирующих от Твери до Астрахани. Тут и подкараулил простой тотемский паренёк богатого нэпмана, запер в каюте и стал увещевать, что всё будет по справедливости, если штабс-капитан поделится по-хорошему, отдаст хотя бы половину того, что в обозе было. Стефанович и раньше жадный был, а как стал Щарецким, и вовсе всякую меру потерял и ещё издеваться начал. Говорит, скажу кочегарам, они тебе мешок угля привяжут и за борт.

Олешка не стерпел, конскую носовертку ему на шею и стал крутить, и задавил бы, но в каюте сынок его оказался, эдак лет пятнадцати, но сноровистый, хитрый — заревел, заплакал, уговорил отца дать, что просят. Штабс-капитан ключи ему подал, послал будто бы в хозяйскую контору, какие-то бумаги и деньги принести, а этот щенок милиционеров привёл. Олешку схватили, судили и дали аж десять лет.

Естественно, на суде он не выдал, кто есть Щарецкий на самом деле, иначе того расстреляют и вообще пропадёт весь обоз. Отсидел четыре года, а тут нэпманов к ногтю, сама власть им носовертки надела, и его освободили, как борца с капитализмом. Олешка с первого же дня начал искать штабс-капитана и в тридцать втором отыскал, только он уже не Щарецкий, а директор племзавода на Дону и член партии Исаак Гангнус, на паре коней ездит с кучером. И сын у него тоже Гангнус, комсомольский вожак на строительстве тракторного завода в бывшем Царицыне.

Выследил Олешка, когда старший поедет инспектировать пастбища, вытряхнул кучера с облучка, сам вожжи взял, а штабс-капитан ему наган в спину. Олешка отобрал, да по башке съездил, чтоб спокойно сидел. Увёз его далеко в степь и тут устроил спрос, стыдил, совестил, стращал — никак не понимает, что поделить надо добро по справедливости. В штаны наделал, а всё равно жадность не позволяет ему хотя бы толику отщипнуть — Кормаков и на четверть уж согласился. Убивать не хотел, попугать только, одну ногу к одному коню привязал, другую — к другому, ну и возле кобыльего уха щёлкнул из нагана. А кони послевоенные, стрельбы не слыхали. Ну и рванули в разные стороны…

Олешка же поехал к молодому Гангнусу, поймал его, когда тот плакат вывешивал на верхотуре и напрямую сказал, дескать, отца твоего я порешил и тебя сейчас скину вниз, если не скажешь, где драгоценности с обоза спрятаны. Сынок вроде сговорчивей оказался, видно, понял, не отвязаться, всё равно достанет, но и Олешка его коварство помнил, ухо востро держал. Привёл на какую-то квартиру в Царицыне (новое название, Сталинград, Кормаков терпеть не мог), по-доброму говорит, про справедливость и честность, будто отца осуждает, а больше полковника Редакова, который, мол, жив и взял себе почти всё, штабс-капитану же дал лишь столько, сколь он унести смог — пуд всяких золотых украшений. И надо бы его найти и разделить по совести. Давай, мол, вместе его искать: штабс-капитанов сынок по казённой части, через всякие органы, а Кормаков своим способом, и время от времени встречаться да советоваться. А чтоб Олешка не сомневался, дал ему пятьдесят тысяч теми деньгами и золотых десяток двадцать шесть штук, дескать, всё, больше нету, отец всё расфуговал.

Как честный и справедливый человек, Олешка поехал в Иранский уезд, где мой дед жил, не нашёл его там и спросив адрес у родни, в Сибирь отправился, на реку Четь. Встретился с дедом, как полагается, двадцать пять тыщ отдал и тринадцать монет, но Семён золото вернул, дескать, ты искал офицеров, в лагерях сидел, а я дома, у жены под боком, а деньги взял. (Не их ли «зарабатывал» потом, отправляясь на отхожий промысел?) И надоумил, чтоб не связывался с сыночком Стефановича, обманет. Олешка Редакова найдёт, а этот комсомолец драгоценности у него умыкнёт из под носа — такая уж у них порода, на чужом горбу в рай кататься. Олешка стал моего деда уговаривать, чтоб на пару идти искать начальника контрразведки, да тряхнуть его как следует, чтоб золото вылетело, но тот ни в какую. Не пойду, говорит, не надо мне золота, я бондарским промыслом заработаю, а ты иди, если хочешь. Олешка его и так, и эдак, а вина с собой много принёс. Сидят они на берегу Чети, пьют, бабушка моя лишь закуску им подносит. И чует Олешка, что-то мой дед скрывает от него!