Сокровища Валькирии. Страга Севера

— Ну, пусть возьмут наручи, нунчаки... Что у них там еще есть?

— Понял! — весело отозвался помощник.

Группа Кутасова занималась в отделе черт те чем, рассредоточившись по другим группам: пока им не находилось подходящего по их квалификации дела. Полковник выехал на улицу, по которой должен был прибыть кутасовский «РАФ», и включил музыку. Гнев медленно переливался в злорадство и щемящее мстительное чувство: замершая в жилах кавказская кровь готова была задавить всю остальную. Кутасов издалека заметил «Волгу» шефа, «рафик» притормозил.

— Прибыл, товарищ полковник! — шепотом доложил он сквозь опущенное стекло. — Со мной шесть человек.

— Достаточно, Сережа, — мягко и спокойно сказал полковник. — Во дворе моего дома ОМОН, североосетинский. Галазов поставил. Пойди возьми их, разоружи и поставь вдоль забора.

— Есть!

— Я буду на улице, посмотрю, как работаешь.

«РАФ» зарулил в какой-то двор, а полковник, выждав минут пять, тихо покатил к своему дому. С потушенным светом он проехал по тротуару и остановился так, чтобы видеть полутемный, исчерканный стволами деревьев двор. Омоновцы разговаривали на своем языке — будто бы переругивались и громко смеялись. Было странно слышать чужую речь самодовольных и самоуверенных людей возле своего дома. Группа Кутасова изучала обстановку: полковник заметил лишь одну неясную тень, скользнувшую за решеткой напротив детской площадки. Жильцы дома сидели с погашенными окнами, несмотря на то что еще и десяти не было. Лишь в верхних этажах кое-где горели ночники.

Захват длился сорок семь секунд. В темноте было видно, как замельтешили белые каски, брякнули несколько раз жестяные омоновские щиты, послышался сдавленный крик, какое-то завывание и приглушенные приказы молчать пополам с матом. Арчеладзе выбрался из машины и приблизился к калитке. Кутасовцы заканчивали работу: на щитах лежали дубинки, бронежилеты, каски и верхняя одежда. Автоматы уже болтались на плечах ребят из группы захвата. Омоновцы стояли вдоль забора в одну шеренгу, раздетые по пояс. Видимо, Галазов кормил хорошо: из-за ремней вываливались животы. Полковник отметил, что все они как на подбор усатые, наголо стриженные и похожие друг на друга так, что отыскать среди них старшего невозможно. Он постучал в калитку. Кутасов открыл сам и начал докладывать, однако Арчеладзе махнул рукой:

— Вижу... Сорок семь секунд!

— Их в два раза больше, товарищ полковник!

— Все равно долго. Замешкался, когда изучал обстановку. И одного я видел, когда выходили на исходный рубеж.

— Потренируемся — устраним, товарищ полковник! — заверил довольный Кутасов.

Арчеладзе обошел испуганно-изумленный строй потерявших вид бойцов ОМОНа и не смог узнать старшего. Без формы и амуниции они напоминали обыкновенных здоровых мужиков, годных для тяжелой физической работы, где-то даже добрых и незлобивых. Лишь ожидание и страх, непривычные для крестьянского лица, придавали им несколько жалкий вид.

— Кто старший? — спросил полковник. — Шаг вперед!

Строй потупленно молчал. Арчеладзе еще раз пробежал глазами по белеющим в темноте лицам.

— Я повторяю: кто старший? Кто разговаривал со мной у ворот?

— Вот этот, товарищ полковник! — Кутасов ткнул дубинкой в живот одного из бойцов. — На нем была форма старшего лейтенанта.

— Все их документы — ко мне, — распорядился Арчеладзе.

— Никаких документов, товарищ полковник! — отозвался один из группы Кутасова, проверяющий карманы снятой одежды. — Сигареты, зажигалки, патроны, фляжки с самогоном...

— Должен быть личный номер офицера! Смотри на связке ключей!

— Нет ничего. И ключей нет! Одни наручники...

Полковник остановился напротив старшего — тот сверкнул глазами и отвернулся.

— Три шага вперед, — скомандовал Арчеладзе.

Старший вышел из строя. Полковник подозвал Кутасова:

— В бардачке моей машины лежат ножницы. Пошли, пусть принесут.

— Есть! Куда их, товарищ полковник? — Кутасов кивнул на бойцов.

— Оружие и амуницию в отдел до особого распоряжения, — приказал Арчеладзе. — Всех в наручники. Вывези за Кольцевую дорогу и отпусти. Пусть идут домой... Не забудь снять погоны!

Ему подали ножницы. Полковник просунул пальцы в кольца, пощелкал в воздухе и приказал старшему:

— На колени.

Тот завращал белками глаз, встал на колени.

— Что делат будэшь? — спросил подавленно. Полковник схватил пышный ус, ловко отстриг его — старший дернулся.

— Ты грузын!.. Прошу, отэц, не позорь. Ты наш обычай знаешь!

— Если бы я был грузин, — спокойно проронил Арчеладзе, — я бы тебя уже зарезал.

Остальные пленные смотрели с ужасом и, кажется, перестали дышать. Старший вдруг размяк и тихо, будто чревовещатель, завыл глубоко упрятанным в живот, тоскливым голосом. Полковник остриг ему усы, приказал встать в строй.

— Теперь будет видно, кто старший, — сказал он, бросил ножницы и пошел в свой подъезд.

На лестничных площадках стояли тихие, молчаливые люди. Они, всю жизнь связанные с государственными тайнами, и так давно привыкли держать язык за зубами; тут же тишина над их головами была такая, что звенело в ушах. Они, как пленные, тоже боялись дышать...