Сокровища зазеркалья

Итак, морить голодом нас не собираются, убивать простудой тоже. Разве что, скукой с ума сведут, но от этого не умирают. Но нас и не выпускают. Почему? Лично я вижу два логичных объяснения. Первое: что-то еще мы здесь не сделали. Но что? Рисунки я стерла, а больше заняться совершенно нечем. Как ни странно, идея нацарапать на столе проход в кабинет Гектора меня больше не вдохновляет. Нельзя хлопнуть дверью перед носом гостеприимного хозяина. Некрасиво как-то. Да и стол жалко. Почему-то мне кажется, что он пока не исчерпал всех своих сюрпризов. И потом, если я нарисую проход, Ан потащится за мной, а я еще не настолько его простила, чтобы помогать с побегом. Даже если я выберусь, пока он будет спать, стол — это вам не лист бумаги, за собой его не уволочь, так что придется проход оставлять открытым. К тому же, рисовать-то я умею, а вот какой из меня резчик по дереву получится — это еще бабушка надвое сказала. И еще. Каждый раз, когда нам подавали еду, я думала о том, чтобы спереть что-то из столовых приборов, но так и не смогла заставить себя сделать это. А это показательно. Нет, не время пока создавать свой выход отсюда. Так что же еще такого сделать плохого? Что здесь еще вообще можно сделать? Нет, не вижу решения.

Ну, и второй вариант: нас убрали с игрового поля. Зачем-то надо, чтобы там, во внешнем мире (или мирах) события развивались без нашего участия. Тогда нас просто отсюда выпустят, когда придет время. Или не выпустят, а сами уйдем. Опять же, мне все надоест, и я нацарапаю проход на столе. Проблема в том, что при таком ритме существования все может надоесть мне очень быстро. Скучно же!

Я встаю и снова иду бродить по огромному залу. Я точно знаю, что ничего, кроме двух столов и трех стульев в нем нет. Мы с Аном уже обошли все пространство по периметру, по диагоналям и по спирали. Пусто. И двери нигде не предусмотрены. Нет здесь дверей. И окон тоже нет. А свет льется отовсюду, но больше не слепит и не застит обзор. И больше ничего. Ну, еще на письменном столе лежит пустой альбом и почти стертый ластик. Я бы сейчас порисовала…

От этой мысли я вздрагиваю. Желание настолько сильное, что я даже удивляюсь. Я уже и забыла, как это бывает. Нет, это не то ощущение настойчивого присутствия странных образов, как я думала тогда, подсознания. Это именно изнутри. Это я хочу рисовать, а не кто-то меня об этом просит.

Я сама не замечаю, как оказываюсь возле стола с альбомом. Взгляд притягивает слабый блеск на тумбе. Ключ! Ключ в скважине ящика! Не было здесь никакого ящика еще час назад! Тумба была — резная и монолитная — а ящика в ней не было! Я с опаской поворачиваю ключ и тяну ящик на себя. Если сейчас там обнаружится пирожок с надписью "Съешь меня", отрублю Анкитилю голову. Лифчиком. И использую ее в качестве мяча для королевского крокея. Кто скажет, что мы с ним не провалились в кроличью нору, пусть первый кинет в меня камень. Так что плевать на бритву Оккама, будем умножать сущности до полного сюрреализма.

И все же я зажмуриваюсь, не рискуя сразу заглянуть в таинственный ящик. А когда, наконец, открываю глаза…

Я понимаю, что плачу. Это глупо, но я, кажется, в жизни не была так тронута. Кто бы ни был нашим тюремщиком, мои желания он чувствует или предугадывает. И исполняет с галантностью влюбленного кавалера. А еще мне дают понять, что я — не пленница. Теперь ничто не может помешать мне уйти отсюда хоть сейчас, но в подарке таится намек на просьбу не торопиться с принятием этого решения.

Я даже не сразу рискую прикоснуться к ним, лишь жадно пожираю глазами выложенные по спектру цветные карандаши. Потом все же протягиваю руку и достаю из маленького отделения угольный.

Страницы альбома чисты настолько, что сейчас уже и не поверишь в существовавшие на них еще утром портреты. А чистый лист это… Я не знаю, как объяснить. Тот, кто этого не испытывал, никогда не поймет. Чистый лист — это дверь, которую можно открыть куда угодно. У меня всегда немного захватывает дух от предвкушения, я до последнего момента не знаю, что появится на белой бумаге, когда ее коснется карандаш, какой мир приоткроет завесу тайны своего существования. Или чей. Я никогда не стараюсь нарисовать черты лица. Они складываются сами, похожие, узнаваемые. Я стараюсь увидеть мир, скрытый за ними. Наверное, у меня получается, потому что иначе, как бы я защищала жизни. Меня манят и захватывают волшебные миры волшебных существ. Может, я не умею рисовать людей потому, что они никогда не казались мне достаточно интересными?