Сокровища животного мира

Трудно вообразить два более несхожих характера, чем у Мэри и Дубины, но в этом нет ничего удивительного: у каждого шимпанзе свой характер, своя индивидуальность, как и у человека. Среди них встречаются хорошие и плохие, добрые и ласковые, как Мэри, или злобные и коварные. Если хотите держать шимпанзе дома, придется изучить его харак­тер точно так же, как если бы речь шла о ребенке лет семи, воспитанием которого вы хотите заняться. Они способны учиться действовать последовательно, как и люди, но подвижный ум детенышей быстро утомляется, и минуты через три их внимание начинает отвлекаться; только некото­рые необыкновенные самочки могут заниматься одной зада­чей много минут подряд и удивительно настойчиво добивают­ся того, чего хотят.

Первыми звуками, которые мы слышали, возвращаясь в лагерь, всегда были приветственные крики и болтовня шимпанзе.

Обитатели трав и горных лесов (обезьяны и лягушки)

— Послушай, Герцог, мне очень жаль, но другого выхода у нас нет. Если окружной инспектор заглянет к нам на обратном пути в Мамфе, тебе надо будет воспользоваться возможностью и вернуться с ним. А если нет — придется тебя нести до Баменды.

— А может, лучше все же вернуться в Мамфе?

— Много ли ты пройдешь — у тебя же все ноги в гноящихся язвах.

— Да... Конечно, ты прав, только вот чертовски обидно уходить отсюда как раз тогда, когда началась самая интересная работа.

— Слушай, — сказал я. — Скажу тебе все начистоту. Не можем же мы с Джорджем до бесконечности промывать тебе ноги марганцовкой через каждые два часа: чтобы иметь право проматывать чужие деньги, нам нужно сделать еще кучу работы в этих горах. И еще вот что: хочешь убедиться, что над нами нависло несчастье, — прислушайся к загробно­му вою в лесу. Сам знаешь, что бывает каждый раз, как услышишь этот голос. Можешь считать меня темным, суевер­ным человеком, но признайся — в нем есть что-то сверхъе­стественное.

Мы угрюмо молчали в ожидании очередного вопля из преисподней. И вот он прозвучал, одинокий и отчетливый, повергая наши души в черные глубины отчаяния. Нет на земле другого столь дикого, жуткого, потустороннего звука, который сравнился бы с этим душераздирающим свистом, пронизывающим ночную тьму среди безлюдных нагорий, способным свести с ума. Начинаясь с еле слышного звука, он нарастает до неимоверного воя, не меняя тональности, и внезапно обрывается. Потом, после зловещего молчания ровно на пятьдесят секунд, он включается вновь. Сила и слышимость его колоссальны, и стоило нам его услышать, как тут же случалась нешуточная беда. Он завывал, как душа, страждущая в аду, как раз накануне болезни Герцога. Он стенал и воздыхал, когда я валялся в приступе лихорад­ки. Он взывал к небесам, взвинчиваясь до немыслимого крещендо, словно чувствуя нашу печаль, когда мы покидали эту таинственную страну, пробираясь среди горных басти­онов, где ветер стонал в травах и молнии трепетали среди вершин.

Той ночью легионы истерзанных душ взывали тут и там по всей громадной долине, изливая невыносимую тоску одиночества, — каждая на своем месте и в собственном ритме. Мы знали, что нам предстоит расстаться и наш маленький отряд станет еще меньше, быть может, на много месяцев, но не только эта мрачная перспектива занимала наши мысли.

— Черт бы побрал воющих тварей! — вырвалось у меня. — Надо выяснить, что это такое. Уверен, что не млекопита­ющее, хотя и не могу объяснить почему, и больше чем уверен, что тут нет ничего сверхъестественного.

— Пойдем посмотрим, — предложил практичный Джордж.

— Пошли!

Но мы не пошли, по крайней мере в ту ночь. В ту ночь мы отправились спать и лежали без сна, слушая зловещие вопли, накликавшие беду.

На другой день Герцог отбыл, лежа в импровизированном гамаке, закрепленном на головах четверых крепких африкан­цев, и мы остались одни среди доброжелательных ассумбо в их родной стране колышущихся трав. Наспех перекусив вместе с Джорджем, я обошел дом и крикнул:

— Эй, все, кто есть, собирайся, мы идем в горы. Неси ружья, много бутылка и бинокли.

Мы с Джорджем переглянулись и усмехнулись, даже встали и обменялись торжественным рукопожатием — небольшой ритуал, который мы себе позволяли, когда жизнь нам приносила внезапные дары. Вся наша экспедиция сво­бодно вздохнула, все вдруг почувствовали себя мальчишка­ми, которых выпустили из кабинета директора после основа­тельной взбучки: самое страшное осталось позади. Мы вовсе не связывали это с беднягой Герцогом — видит бог, он ни в чем не провинился, но нам приходилось нянчить его не покладая рук, и вдобавок мы оказались почти на две недели безвыходно прикованными к лагерю, и все это настолько удручало нас, что, расставшись с Герцогом, как это ни было печально, мы почувствовали облегчение.