Сокровища животного мира

Перед нами распростерлась рыба, на первый взгляд по всем признакам похожая на ската, однако по размерам больше напоминавшая допотопных ящеров. Она была ромбовидной формы, как все скаты, но от конца одного плавника до конца другого в ней было четыре фута восемь дюймов, от кончика рыла до основания хвоста — пять футов одиннадцать дюймов, а хвост от основания до кончика, лишенного плавника, — пять футов два дюйма. Из верхней части сужающегося к концу хвоста, возле его основания, торчала игла, настоящий штык длиной один фут семь дюймов.

Это невесть откуда возникшее чудище, Да еще предста­витель того класса рыб, к которому я, по своему прискорбно­му невежеству, относил только обитателей океанов, не допуская их существования даже во внутренних морях, совершенно Сбило меня с толку. И то, что рыба была еще жива, а значит, без сомнения, поймана в озере Мамфе, казалось невероятным — ведь до моря отсюда было почти три сотни миль. Пришлось привыкать к мысли, что скаты-хвостоколы и вправду пресноводные животные, обитающие в крупных африканских реках.

Почему в трудах натуралистов не описаны подобные рыбы вместо пресловутых крокодилов? Почему биологи нам не рассказали, как они существуют в сухой сезон, да и в сезон дождей тоже? Где размножаются, и видел ли хоть кто-нибудь их кожистые, похожие на кожаные футляры яйца?

Нам это чудище было не нужно — рыб мы не коллекционировапи; мы сфотографировали рыбу вместе с толпой местных жителей и приобрели в собственность ее «иглу». Хотя африканцы и уверяли нас, что ее укол смертелен, мы в этом сомневались. (Весьма вероятно, что, получив укол подобным оружием во время купания и, на свое несчастье, обнаружив, кому принадлежит игла, человек мог просто умереть от ужаса.) Для подтверждения ядовитости иглы нужны более веские доказательства. Когда игла хорошенько высохла, она растрескалась вдоль оси и раскрылась, как цветок, обнажив в центре хрустально-прозрачный стержень. Образующее его вещество постепенно разлагалось под влиянием атмосферной влаги, его кусочек, брошенный в воду, бурно зашипел и растворился. Я не сумел подобрать в нашем арсенале консервантов и химикалий ничего, что позволило бы сохранить это вещество, и был очень огорчен: интересно было бы отдать его на анализ и узнать его точный состав.

Чудо-рыба внесла полнейшее смятение в наши ряды. Мы, можно сказать, почти умоляли «виновников» торжества как можно чаще приносить столь ошеломительные трофеи, но только из царства пресмыкающихся, земноводных или млеко­питающих. Они наобещали нам кучу добычи, уверяя, что нет ничего легче чем наловить крокодилов, змей и прочей живности. Однако время шло, а им, должно быть, изменило охотничье счастье. Это стало вызывать досаду.

И тут-то появились на сцене шпорцевые лягушки. Собо ушел, а на его место поступил Деле. В некоторых отношени­ях его энтузиазм не знал границ, и он был страстным охотником на лягушек. Результатом этого пристрастия среди прочих его трофеев оказалась удивительная находка — молодая особь шпорцевой лягушки Xenopus tropicalis. Мы спросили, где она поймана, и он указал на тот берег залива, где в долину реки впадал каньон реки Манью. Каньон имел ширину менее ста футов, глубина же его оставалась загад­кой.

Мы спросили, какие магические силы помогли ему, не знакомому с водой намчи, добраться через реку к устью ущелья, и он ответил, что «надо ходи-ходи по вода». После долгих и мучительных расспросов выяснилось, что собо взял напрокат небольшую двухместную долбленку, пообещав за­платить баснословные деньги, но сам и не подумал сообщить нам об этом. Деле сумел каким-то непостижимым для нас африканским способом обнаружить не только сделку, но и саму лодку, покинутую на произвол судьбы.

Вот при каких обстоятельствах мы отправились на раз­ведку каньона Манью.

Джордж и я гордились тем, что можем отлично управ­ляться с любой лодкой. Джордж — один из тех немногочис­ленных британцев, которые отваживаются выходить под парусом в северную часть Средиземного моря — а это дело не простое; у меня же были свои причины считать себя этаким старым речным волком. Но как бы то ни было, наши дружные усилия в долбленке, на долбленке, а подчас и под долбленкой едва не навлекли вечный позор на наши головы.

Я уверен, что корнем всех зол был недостаток в устройстве суденышка — кривизна в середине, по левому борту, если смотреть с носа, и по правому — если смотреть с кормы. По правде сказать, точное местоположение носа оставалось сомнительным, и ни мы сами, ни владелец лодки не могли с уверенностью утверждать, где нос, когда лодка движется вперед. Движение осуществлялось при посредстве лары весел: одно из них, короткое и прямое, было из удивительно легкого дерева, с длинной острой лопастью, другое — длинное, загнутое у рукоятки, с круглой лопастью — по удельному весу представляло собой нечто среднее между чугуном и свинцом. Гребля с одного борта заставляла лодку крутиться по все более сужающейся спирали, а с другого — посылала ее в пространство по непредсказуемой траектории.