Сокровище Черного моря

"Работать вместе?.. Нет, дороги у нас разные. Вы — под счастливой звездой, Евгений Николаевич, вы — баловень судьбы… имеете все предпосылки к решению стоящей перед вами задачи… А я уже исчерпал запас своих идей… В голове — полная пустота и мрак. А помогать вам в качестве подсобной силы я не намерен. Не намерен".

— Зачем же ты, собственно, поехал с ним? — спросил он себя вслух.

— Что вы? — очнулся от дремоты шофер.

— Ничего, ничего, спи, — проворчал Калашник.

— Вы спите, Григорий Харитонович? — услышал он голос Смолина и очнулся.

— Нет, не сплю. Как дела?

— Как вам сказать… Кажется, все повертывается в благоприятном свете. Меня пристыдили за излишнее беспокойство. Правда, я настоял, чтобы они связались с ближайшими пограничными постами — не слышно ли чего-нибудь подозрительного. Как будто, все в порядке…

— Простите, что-то я ничего не понимаю, — сказал Калашник. — Вы узнали что-нибудь о Петрове?

— Да, узнал. Он приехал вчера днем, чтобы увидеть по срочному делу полковника Колосова…

— Это работник местного управления МВД? Зачем же ему быть здесь? — удивился Калашник.

— Он приезжает в Балаклаву отдохнуть. Страстный рыболов. По выходным дням гостит у балаклавских рыбаков. В субботу вечером он выехал на промысел. Говорят, обычно после ловли он остается на день у рыбаков, а к вечеру возвращается. Но бывает, что он снова в ночь отправляется на ловлю. Петров прождал его весь вечер и, так как Колосов не вернулся, пошел к нему через горы. Они уверены, что он выехал с Колосовым на рыбную ловлю. С восходом солнца рыбаки вернутся и привезут обоих.

— Так… — сказал Калашник. — что же, поедем домой? Или подождем восхода солнца?

— Пожалуй стоит подождать, — ответил нерешительно Смолин.

Он подумал немного, смотря на силуэты генуэзских башен, чуть проступившие на помутневшем небе, и сказал:

— Все это очень хорошо, — рыбная ловля, и отдых, и все прочее. Но я не могу понять, какое срочное дело привело сюда Петрова? Что заставило его сидеть здесь целый день и тащиться на Большой берег через горы?

— Дождемся его возвращения, выясним, — пожал плечом Калашник. Садитесь пока. Дремлите. Хотите папиросу?

Смолин машинально протянул руку, но сейчас же отдернул.

— Не хочу, — сказал он рассеянно. — Послушайте, Григорий Харитонович…

— Да?

— Вы не любите ходить?

— А в чем дело?

— Я скажу вам прямо — я очень волнуюсь… И имею на это причины. Может быть, это смешно, но я не могу здесь сидеть в ожидании… Идемте…

— Куда?

— На Большой берег. Подождем там. Мне сказали, что с прибрежных скал их можно увидеть. У Колосова — бинокль. Нас заметят. Ну, что здесь томиться три часа? Идемте…

Калашник молча вылез из кабины. Они отпустили шофера и пошли. Под ногами у них застучали полуразвалившиеся ступени каменной лестницы. Они поднимались к Генуэзской башне — любимому месту прогулок жителей Балаклавы. Отсюда шла тропинка на Большой берег.

Смолин шел впереди, широко шагая длинными ногами и резко выбрасывая руки. Сзади тяжело дышал Калашник. Небо светлело. Море, черное и глянцевитое, точно политое маслом, ворчало глубоко внизу.

— Далеко это? — спросил Калашник.

— Да нет, не больше сорока минут хода. Скоро придем.

Они шли по высоким выпуклым холмам, поросшим перегоревшей травой. Дул ветер, обвевая их разгоряченные лица. Калашник остановился.

— Смотрите-ка, вон там. Это, кажется, они.

Смолин посмотрел на море. Далеко, почти у горизонта, из черноты светили крошечные, неподвижные огоньки.

— Пожалуй, — согласился Смолин.

Они прибавили шагу. По стремительным движениям Смолина, по его молчаливой отчужденности, Калашник догадывался, как тот волнуется. Постепенно возбуждение передалось и ему. Бессонная ночь обострила чувства, притупила мысли, и он, уже не отдавая себе отчета, ощущал тревогу Смолина как свою.

— Теперь вниз, — сказал Евгений Николаевич.

Крутой, поросший сосняком и можжевельником глинистый склон уходил под ногами в полумрак. Они спускались уже не разбирая дороги, напрямик, продираясь плечами через колючие кусты, срываясь на крутящихся под ногами камнях и комьях засохшей глины. Море шумело все ближе и ближе… Наконец, они очутились на просторном пляже, растянувшемся по широкому берегу. Под ногами захрустела галька.

— Вот и Большой берег, — сказал Смолин.

Уже совсем посветлело небо. Звезды погасли. В беловатом, смутном свете рождающегося утра Калашник увидел усталое, измученное лицо Смолина, устремленное в море.

Они поднялись на высокие скалы у берега. Внизу черные волны разбивались фонтанами брызг, долетавших до их ног тяжелыми каплями.

— Петро-ов! — крикнул изо всех сил Смолин, приложив рупором руки ко рту.

— Ко-ло-сов! — вторил ему глубоким хрипловатым басом Калашник.

Они опустили руки и прислушались. Сквозь шум моря ничего не было слышно.

— Но они должны нас услышать, — сказал Смолин. — Им не так мешает шум моря, как нам.

Они кричали, напрягая голоса, пока не запершило в горле. Калашник, прищурясь, пристально смотрел на море.