Сокровище Черного моря

— Формы с гигантскими клетками… — сказал с горечью Смолин. — Вот вам, Аркадий, результат воздействия колхицина и лучистой энергии. Недостаточная жизнеспособность. Если бы эти гиганты не погибли сейчас, они все равно не вынесли бы переход в естественные условия. Но почему эта филлофора погибла в аквариуме? Она не проявляла никаких признаков угнетения. Она казалась очень стойкой. В чем же дело, Аркадий Петрович?

— Мне кажется, Евгений Николаевич, что здесь какие-то непредвиденные факторы…

— Для нас это, конечно, значило бы, какую-то надежду на успех в следующей серии опытов. Ну, что ж, будем надеяться, что тут были случайные факторы. Но какие?!

— Я думаю, Евгений Николаевич…

— Ну?

— И у меня сомнение…

— Да?

— Заметьте — поражены растущие части: края, где происходят деления клеток. Значит, действие этого губительного внешнего фактора было избирательным, — оно было направлено на размножающиеся клетки. Это могла быть только лучистая энергия… И я думаю, — не слишком ли интенсивно естественное освещение? Ведь утром и вечером мы снимаем затемнение, а день сейчас стал значительно длиннее, чем в мае, когда мы ставили первые опыты…

Смолин сжал в раздумье подбородок и не отводил глаз от пораженного признаками смерти растения.

— Надо проверить, — сказал он. — А как обстояло дело с температурой?

— Ни разу не опускалась ниже двадцати…

Смолин резко повернулся на каблуках.

— Во всяком случае, — сказал он с горькой усмешкой, — мы констатировали факт несомненной гибели самой перспективной из выведенных нами форм. Предстоит новый, тяжелый, кропотливый труд… Идемте наверх, обсудим, что делать дальше.

Смолин вышел из комнаты. Но когда Петров повернул выключатель и комната погрузилась в глубокий полумрак, профессор неожиданно вернулся и прикрыл за собой дверь.

— Скажите, Петров, вы уверены, что в аквариальную никто, кроме вас, не заходил?

— Кто же кроме меня?.. Я и Ольга Федоровна, — больше никто сюда не заходит…

Не договорив, он замолчал, пораженный пришедшей в голову мыслью. Молчал и Смолин, остановив на нем неподвижный взгляд. Мерцал голубоватый свет, окрашивая их лица в мертвенные, неестественные тона.

— Неужели… Калашник? — нарушил, наконец, молчание Петров.

Лицо Смолина продолжало оставаться неподвижным. Он все смотрел на Петрова, уже не видя его, распаляемый вспыхнувшим чувством досады. Кулаки его сжались.

— Ну, если… — начал было он, раздувая ноздри, но сейчас же спохватился. — Да нет, легче всего свалить вину на противника, благо к этому есть какие-то основания.

Он нахмурил брови и опять погрузился в раздумье.

— Черт его знает! — сказал он, наконец, с досадой. — Принесла его нелегкая в такой момент!

— А по-моему — это он! — убежденно заявил Петров.

Смолин невесело засмеялся и покачал головой.

— Не могу поверить этому. Нет не могу. — И закончил уже обычным своим тоном: — Ну, Петров, начнем все сначала!

Глава 15 ПРИЧИНЫ НЕУДАЧ

Катастрофа с культурой гигантской филлофоры была каплей, переполнившей чашу. Тягостное ощущение упорной неудачи овладело Смолиным. Мрачный, подавленный, он заперся в своем кабинете. Да, положение стало совершенно ясным. Решение поставленной перед ним задачи снова отодвинулось в туманную, неопределенную даль. И, если его спросят, что делать дальше, — ему сказать нечего.

«Во мне или вне меня причины этих неудач?» — спрашивал он себя, устремив неподвижный взгляд в бархатную черноту ночи за раскрытым окном.

Перед ним одна за другой проходили эти неудачи. Бесплодные поиски золотой водоросли у берегов Крыма и Кавказа. Нелепая смерть сотрудника в момент, когда тому удалось, повидимому, сделать какое-то важное открытие. Необъяснимая гибель выведенной с таким огромным трудом золотоносной расы филлофоры.

Да, причина каждой из неудач, отдельно взятая, была вне Смолина. Но все они вместе имели одно общее основание, и это основание он ощущал в себе самом. Это было увлечение Валерией Радецкой.

Смолин знал, что ее отец, Павел Федорович Радецкий, был уроженцем Крыма, покинул родные края еще до первой мировой войны и почти всю творческую жизнь провел в Румынии. Репатриировался он после Великой Отечественной войны, когда Валерии было уже шестнадцать лет. Зарубежное воспитание наложило отпечаток на ее характер, вкусы и симпатии. В них было много странного, необъяснимого, раздражающего.

Она с большим интересом относилась к его исследованиям. Повидимому, любила его слушать. И вместе с тем иногда совершенно неожиданным вопросом показывала, что в науке ее интересует совсем не то, что волнует самого Смолина.

— Скажите, — спросила она его однажды, прерывая на полуфразе, — как вы относитесь к славе?

— К славе?.. — переспросил недоуменно Смолин. — Очевидно, так же, как каждый советский ученый. Слава, то есть почет и уважение народа, конечно, приятная вещь…