Сокровище Черного моря

Я оказал, что есть кой-какие затруднения.

И, признаюсь вам, посмотрел на него, чтобы заметить, как он реагирует. Я не могу оставить мысли, в которой никому не признаюсь, кроме Евгения Николаевича и вас, — что он имеет какое-то отношение к несчастью с нашими питомцами. Он пробурчал, что «впрочем, и его дела невеселые», и продолжал свой путь…».

Самым поразительным в последнем письме Петрова было сообщение о том, как он встретился с Валерией Радецкой.

«Утром мне позвонили по телефону. Я спустился из лаборатории в вестибюль. Беру трубку. Нежный, певучий женский голос. «Аркадий Петрович?» Припоминаю всех своих знакомых с певучими голосами. Кроме вас, никого не могу вспомнить…».

Ольга улыбнулась:

— Хорошо же, я тебе, мальчишка, этого не забуду!

«Да, я. С кем имею честь?» И кто бы, вы думали, мне ответил? Черноморская Афродита, предмет вашего восторженного и почтительного обожания — Валерия Павловна Радецкая. Само собой разумеется, ее интересовала не моя скромная персона, о чем я, естественно, и не помышлял, а наш учитель. — «Его нет в городе». — «Он уехал?» — «Да». — «Давно?» — «Больше месяца». Молчание. Потом, с легким волнением в голосе: — «Мне хотелось бы с вами встретиться, Аркадий Петрович».

И вот скромный, молодой ученый в холле гостиницы «Севастополь», окрыленный приглашением второй по красоте (на первом месте, безусловно, вы, Ольга Федоровна!) женщины в Европе и самой знаменитой в стране киноактрисы. Разговор был очень недолгий. Она спросила, где Евгений Николаевич. Мне пришлось ответить, что я не имею от него указаний сообщать его адрес. — «А вы ему пишете?» — «Да». Она задумалась. Видно было, что она чем-то взволнована. Наконец, сказала: — «Вы мне обещаете немедленно, в первое же ваше письмо к нему вложить мою записку?» — «Пожалуйста».

И вот, через три тысячи километров, вместе с этим письмом, которое я пишу вам, в конверте моего письма к профессору летит сиреневый конверт Валерии Радецкой, издающий удивительный запах ее духов.

Признаться, мне очень не хотелось исполнять ее просьбу. Мне всегда казалось, что это знакомство Евгения Николаевича не идет на пользу нашей работе. Но обещание было дано, и я не считал возможным не сдержать своего слова…».

Ольга опустила руку с зажатым в пальцах письмом и задумалась. Ее уже не волновали, как бывало, эти странные отношения профессора и Валерии Радецкой. Только острая жалость к Смолину сжала ее сердце. Она не верила, что такая женщина, как Валерия, — блестящая, ошеломляюще красивая, созданная для шумного успеха, — может любить и сделать счастливым ученого, отдавшего всю свою жизнь науке.

Она покачала головой и продолжала чтение. В конце письма Петров, как обычно, сообщал о своем настроении: «Скучаю без вас, и надежды вас увидеть в ближайшее время нет».

Неясно было, к кому это относится — к ней персонально или ко всей группе в целом, Ольга опять улыбнулась. Она никак не могла заставить себя относиться к Аркадию, как к взрослому человеку, — то ли потому, что он в самом деле выглядел возмутительно молодо, со своей круглой, как шар, выгоревшей на солнце добела, стриженой головой, пухлыми губами и всей мальчишески неуклюжей фигурой, то ли потому, что он пришел в лабораторию Смолина позже нее, и она с самого начала приняла покровительственный тон. Ей и в голову не приходило, что между ними могут быть какие-либо другие отношения, кроме этой привычной лабораторной дружбы — почтительно насмешливой с его стороны и то резкой, то ласковой — с ее. Они проводили много времени вместе. Против подъезда великолепного здания Академии наук на Калужской гостеприимно открывались многочисленные входы Парка культуры и отдыха. Там летними вечерами они поглощали мороженое, играли в теннис, слушали концерты. А зимой регулярно два — три раза в неделю посещали каток — фантастический лабиринт ледяных дорожек, удивительно облегчающий сближение между юношами и девушками. Но за все время их дружбы между ними не промелькнуло ни одной искры иного чувства. Так, по крайней мере, казалось Ольге. Она вспомнила, с каким негодованием отвергала она поползновения Петрова внести оттенок интимности в их отношения. Ее выводило из себя, когда он называл ее полуименем, — Оля, Олюша. Но сейчас ей вдруг захотелось, чтобы он догадался в своих письмах прибегнуть к этому обращению. В конце концов, что ему мешает, если ее нет около него?

Ольга сложила письмо и сунула в конверт.

Она была почему-то недовольна собой. «Это глубоко верно, что человек должен быть выше своих чувств», — прошептала она, подходя к своим аппаратам.

День был серый, туманный, неприветливый. Сквозь стекла окна виднелись мокрые скалы берега, однообразного блеклого цвета. За ними вскипали на свинцовой воде гребни набегающих волн. Сизое небо сыпало мелкий дождь. Мокрые чайки бестолково суетились над морем.

Она налила пробы воды в кварцевые цилиндры. Включила вибраторы. Началась хлопотливая работа, поглотившая все ее внимание.