Сокровище Голубых гор

— Объясни мне, Эрмоса, на что ты намекаешь? Я никак не могу понять твоих намеков.

— Другой на вашем месте сразу понял бы. Говорят вам, что мы голодны. Разве это не ясно, капитан?

— Это-то мне вполне ясно, потому что я и сам голоден не меньше вас, — с ударением сказал капитан. — Ну, и что же следует сделать, по-вашему?

— А то, что ради спасения четырнадцати человек можно пожертвовать одним или двумя. Так было сделано экипажем «Медузы». Мой дед только благодаря этому и вернулся домой.

— Негодяй! — загремел капитан, не будучи более в силах сдерживаться. — Как осмелился ты говорить это мне? Или ты забыл, что перед тобою не слабый, безвольный капитан «Медузы», а человек, привыкший держать в повиновении свой экипаж? Я скорее умру, чем соглашусь допустить у себя на глазах то бесчеловечие, которое происходило среди озверевшего экипажа «Медузы».

— Э, капитан, голод не разбирает, что человечно, а что нет, — возразил Джон. — Если вы желаете умирать с голоду — дело ваше, а у нас на это охоты нет.

— И ты, Джон, записался в людоеды? — с горечью произнес дон Хосе.

— Неудивительно: ведь мы двигаемся к стране людоедов, — насмешничал Эмилио.

— Решайтесь скорее, капитан! — наседал Эрмоса. — Мы дохнем с голоду, но окончательно умирать не желаем.

— Что ж, вы хотите метать между собою жребий?

— Может статься, и до этого дело дойдет, — с мрачной улыбкой проговорил лоцман. — А пока мы решили съесть одного из тех, кто является причиной наших мучений. Без них «Андалузия», наверное, осталась бы цела и мы бы не испытали горя. Сначала мы утолим свой голод ими, а потом, если понадобится, отдадим, кому выпадет жребий, и себя для спасения остальных товарищей.

— Опять намеки? — грозно нахмурившись, заметил капитан. — Говорите ясней, кого вы наметили своими первыми жертвами?

— Имейте в виду, капитан, что мы все как один стоим на этом, — с твердостью заявил Эрмоса, подступая еще ближе и засовывая правую руку под свой широкий красный шерстяной пояс, за которым был спрятан нож.

— Да что же ты все увиливаешь от прямого ответа?! — вскричал дон Хосе. — Говори без уверток!

— Хорошо, капитан, буду говорить прямо. Мы требуем, чтобы вы не препятствовали нам схватить тех людей, которые не принадлежат к экипажу и из-за своей жадности к золоту довели нас до голодовки.

Дон Педро и его сестра, стоявшие за капитаном и от слова до слова слышавшие странные переговоры между ним и его командой, испустили крик ужаса. Но молодой человек тут же взял себя в руки, смело выступил вперед и, обращаясь к матросам, твердо проговорил:

— Это меня, что ли, вы хотите принести в жертву своему брюху?

— Нет, мы предпочитаем вашу…

Сильный удар прямо в лицо, нанесенный капитаном, заставил лоцмана проглотить последнее слово и опрокинуться навзничь.

Испустив яростный рев, его товарищи плотной группой придвинулись к капитану, размахивая перед ним сверкающими ножами. К счастью, в этот критический момент около капитана и его пассажиров появился Ретон с четырьмя карабинами.

— Капитан, дон Педро и вы, сеньорита, берите скорее! — крикнул он, вручая каждому из них оружие. — Только что зарядил. Стреляйте без всякого милосердия в этих негодяев!

Схватив карабин, дон Хосе навел его на толпу и властным голосом громко проговорил:

— Ножи в воду и расходитесь!

Могучая фигура капитана, страшный гнев, исказивший его лицо, не совсем еще утерянный им авторитет и, в особенности, его повелительный голос — все это, вместе взятое, заставило бунтовщиков машинально отступить. Не менее сильно подействовало на них и то обстоятельство, что, кроме карабина капитана, на них смотрели еще три ружейных дула.

— Вы слышали: ножи в воду и марш по местам! — повторил капитан.

Между тем Эрмоса, испуская целый поток всевозможных проклятий, поднялся на ноги, выхватил длинную наваху и крикнул:

— Не робейте, товарищи! Держитесь крепче!

— Еще одно слово, негодяй, — и тебе смерть! — пригрозил ему дон Хосе, прицеливаясь в него из карабина.

— Говорят вам: бросайте ножи, разбойники, и убирайтесь отсюда! А не то я и один вас всех перещелкаю, как мух! — вскричал старый боцман, размахивая над толпой прикладом ружья.

Под этим храбрым натиском бунтовщики рассыпались во все стороны, но ножей из рук не выпустили.

Вдруг по палубе пронесся душу раздирающий вопль: «Помогите, помогите!.. Погибаю!»

Этот вопль раздался как раз вовремя, чтобы предупредить выстрел капитана в грудь вызывающе стоявшего перед ним лоцмана.

Забыв о только что происшедшем, все бросились в ту сторону, откуда неслись вопли. Эрмоса, довольный, что отделался только угрозой быть застреленным, кинулся туда же.

Один из матросов, оказалось, упал в воду. Отчаянно цепляясь за борт плота, он страшно бился в воде, покрывавшейся вокруг него окровавленной пеной, и нечеловеческим голосом вопил, очевидно от боли. Лицо несчастного искажалось страшной судорогой, а глаза, полные выражения неописуемого страха, выходили из орбит.

Ретон, подоспевший первым, схватил его за руку и мощным усилием втащил на плот, но тут же с криком ужаса отскочил назад.