Сокровище храма

— Храма. Франкмасоны хотят продолжить работу Хирама, архитектора храма Соломона. По этой причине Эриксон и прибыл для научных изысканий на Святой Земле. Он считал, что надо объединить все религиозные силы, руководствующиеся разумом и придерживающиеся справедливости и права. Он верил в Великого Архитектора, создавшего Вселенную… Он хотел воссоздать Храм. Да, храм Соломона, воплощение духа Божия в камне. И сердце его было наисвятейшим, в нем обитал сам Бог!

— Неужели? — удивился я.

— Что касается Бога, то я не знаю, — пробормотала Джейн. — Но правда то, что франкмасонство оказало большое влияние на ход прогресса в мире, косвенно это затрагивает и Храм.

— Где он сейчас находится? — поинтересовался я.

— Что именно?

— Серебряный свиток.

— Я рылся вчера в его вещах, но не нашел, — ответил Кошка.

Мы еще порасспрашивали археолога, но ничего нового не узнали. Глядя на него, я спрашивал себя, в какую игру он играет и можно ли доверять его информации. Ну а что до его истинных отношений с Эриксоном, тут я не знал, что и думать.

Несколько часов спустя мы катили в джипе Джейн на встречу с самаритянами; эта небольшая община, как и во времена Иисуса, обитала у подошвы горы Гаризим в Наблусе, бывшем Шхеме, в сорока километрах от Кумрана.

— Зачем тебе это надо? — спросила Джейн, не отрывая глаз от извилистой дороги, спускавшейся от лагеря.

— Ради них, — ответил я. — Ради ессеев. И ради тебя.

— Эриксон не был с тобой знаком, — слегка улыбнувшись, сказала она, — но он верил в тебя… Мессия ессеев… Подумать только, Ари. Мне до сих пор не верится.

Пройдя израильский КПП, который разрешил нам въехать на нейтральную полосу между израильской и палестинской территориями, она нажала на акселератор.

— Впереди еще один пост, если там увидят твой паспорт, нас могут не пустить на территорию Палестины. Всюду эта напряженность…

— Я не взял паспорт, — сказал я.

— Почему же?

— Я не знал, что есть «палестинская зона».

— Ах да, я и забыла… Два года в пещерах…

Джейн притормозила перед вторым КПП, над которым развевался палестинский флаг. Охранник в форме цвета хаки, похожей на израильскую, подошел к нам.

Джейн, улыбаясь, опустила боковое стекло, а я вжался в сиденье, стараясь стать незаметным. Она заговорила с ним на арабском.

Охранник, молодой загорелый человек, похоже, удивился, как и я, ее знанию языка. Они обменялись несколькими словами. Солдат вроде бы колебался, потом что-то спросил, показав на меня. От обольстительной улыбки Джейн он сдался и разрешил проехать. Она надавила на газ.

— Джейн, — начал я, — ты говорила обо мне Эриксону, не так ли?

Не взглянув на меня, она улыбнулась.

— Я никогда не скрывала ни где ты жил, ни кем ты был… Мне просто необходимо было говорить о тебе. Ты можешь это понять?

Я улыбнулся про себя. Еще бы не понять… Сколько раз я думал о ней за эти два года. Сколько раз мне хотелось признаться — не важно кому, не важно когда, — что я полюбил ее и любил всегда. Нужно выговориться, когда чувство слишком сильно; нужно выговориться, когда слово жжет и может сжечь дотла; конечно же, говорить надо…

На полной скорости мы ехали к Иерихону по дороге, проложенной еще древними римлянами; дорога вилась по пустыне, в которой жили лишь несколько пастухов и бедуинов. Именно здесь бандиты когда-то грабили и убивали паломников, направлявшихся к Иерусалиму. Дорога все время шла вниз, и мы сперва ехали между расщелинами и скалами, потом перед нами открылся спокойный пейзаж Моавийских гор. Мертвое море осталось позади, а дорога привела нас к пальмовой роще, вечнозеленой даже в засушливый сезон благодаря природным источникам, горьковатая вода которых течет до самого моря. Здесь-то и жили самаритяне, евангельский народ. В их Пятикнижии говорится, что Адам якобы был вылеплен из пыли этой горы, где позже Авель якобы возвел первый алтарь. Они считают, что Бог выбрал это место, чтобы изложить одиннадцатую Заповедь: на горе Гаризим нужно бы воздвигнуть каменный алтарь, посвященный Господу, на котором были бы высечены все его Заповеди. Современные самаритяне, числом около шестисот душ, наследники десяти исчезнувших племен, увековечили эту Заповедь, будто всю жизнь только этим и занимались.

Мы оставили джип в нескольких метрах от стоянки и пешком дошли до самого стойбища: три десятка палаток с крышами песочного цвета, около которых играли дети.

На окраине лагеря вился дымок. Запах его проник в мои легкие, во все клеточки тела, я почти задыхался. Отчего он был таким въедливым? Не умиротворяющий, как запах изысканного блюда, не благотворный, как от свежей зеленой травы, не резкий и глубокий, как запах пряностей, не тяжелый запах серы, не опьяняющий аромат духов. Он вошел в меня подобно тайне, коварный, от него вибрировали все поры, кружилась голова, почти мутился разум.

— Что с тобой, Ари? — забеспокоилась Джейн.

— Идем же, — ответил я, не зная еще, что нас ждет впереди.

Мы подошли к главной палатке, стоявшей в центре. У входа нас встретила старуха с провалившимся беззубым ртом, одетая во все черное; она спросила, что нам надо.