А Асаф-бек вернулся в родные горы. Он дышал вольным воздухом, спал под звездами, подложив под голову седло, но стоило ему закрыть глаза – как перед его взором представал огромный зал, наполненный ароматами благовоний, и серебряные ступени, ведущие к трону.
Этот трон не давал ему покоя.
Трон, сотворенный из самородного золота и украшенный бесценными самоцветами – смарагдами, зелеными, как полдневное море, яхонтами, красными, как кровь, ослепительно сияющими алмазами. Два золотых павлина с распущенными хвостами служили ему спинкой. Два павлина, усыпанные драгоценными камнями, сверкавшими так, что даже сейчас, при одном воспоминании о них, глазам Асаф-бека было больно, и дыхание его перехватывало от восторга.
Ночь за ночью Асаф-бек видел Павлиний трон – и не мог избавиться от этого наваждения.
И однажды он понял, что должен во что бы то ни стало завладеть этим троном.
День за днем он объезжал горные селения, говорил с воинами и вождями о сказочных богатствах Великих Моголов, о дворцах из золота и башнях из слоновой кости. День за днем убеждал горцев, что воины долин изнежены и слабы, избалованы спокойной и сытой жизнью, что они давно разучились держать в руках меч.
И наконец, горные племена спустились в долины, хлынули в них, как горная река, сметающая все на своем пути.
Селение за селением захватывали горцы, долину за долиной.
Кровь и слезы оставляли они на своем пути.
Путь их лежал к Дели и Агре, к золотым дворцам и храмам, полным сокровищ Великих Моголов.
Визири и советники говорили падишаху о надвигающейся с севера опасности – но он не хотел их слушать. Он предавался скорби и следил за тем, как его скорбь превращается в прекрасный мавзолей. Самый прекрасный из всего, что создавал человек.
Пришла в себя я от холода.
Открыв глаза, долго не могла понять, где я нахожусь. Надо мной был высокий и мрачный стрельчатый свод, как в средневековом готическом соборе, и несколько узких окон, в некоторых из них сохранились цветные витражные стекла.
– Пришла в себя? – прозвучал надо мной мягкий бархатный голос.
Обманчиво мягкий.
Скосив глаза, я увидела молодое, несколько старообразное лицо.
Федор, вспомнила я имя.
И тут же вспомнила все остальное – как мы с Сарычевым проникли во дворец, как нашли в мавританской комнате узор, совпадающий с рисунком на медальоне, как его схватили музейные охранники, а я сумела от них сбежать…
Только для того, чтобы сесть в машину к этому оборотню. К убийце. К Федору.
Кстати, тут я поняла еще одно – куда именно он меня привез. Не так уж далеко – в Шереметевском парке, недалеко от дворца, стояла полуразрушенная готическая часовня. Я несколько раз видела ее, приезжая на объект.
– Пришла в себя! – повторил Федор – и я увидела в его руках медальон Сарычева.
Он играл этим медальоном, поглаживал его пальцами, любовался тусклым сиянием старого золота…
– Вот я его и нашел! – проговорил он довольным голосом. – Выходит, зря я тогда пришел к Марецкой… медальон был не у нее…
– Это ты ее убил, – проговорила я пересохшими, растрескавшимися губами.
Я смотрела на его лицо и все больше убеждалась, что под маской интеллигентного, несколько старообразного молодого человека скрывается убийца.